Дивная новая экономика: большие последствия нововластного финансирования

Последствие №1. «Больше боссов» не значит «компания лучше управляется»

В начале 2015 года Крис Робертс исчез с горизонта Star Citizen и на 66 дней заперся в лондонской киностудии вместе с Люком Скайуокером и агентом Даной Скалли из «Секретных материалов». «Звездные граждане» начали беспокоиться, не бросил ли он сообщество, которое сам же и породил. На самом деле Председатель (такое почтительное прозвище дали Робертсу) вошел в иной слой стратосферы.

Успех игры по части сбора финансирования позволил амбициям Робертса вырасти до такой степени, что теперь он мог снять реальные игровые сцены для Squadron 42 — «игры внутри игры» во вселенной Star Citizen, — задействуя для этого живых актеров. Было объявлено, что главные роли исполнят Марк Хэмилл и Джиллиан Андерсон[42]. На всякий случай RSI заключила контракт еще и с Гэри Олдменом (ему предстояло сыграть адмирала Бишопа).

Отсутствие Робертса совпало с новостями о том, что выход Star Marine, модуля-стрелялки для игры от первого лица, откладывается на неопределенное время (изначально релиз был намечен на июнь 2015 года). Эта задержка и исчезновение Председателя лишь усилили растущие опасения за судьбу игровой вселенной.

И тут на сцену вышел Дерек Смарт. Этот опытнейший разработчик игр тоже вложился в Star Citizen и считал себя одним из «922 034 боссов» Робертса. Поскольку Робертс ушел из публичного пространства, не посоветовавшись со своими спонсорами, Смарт потребовал провести аудит компании RSI, а кроме того, заявил, что ему хотелось бы взглянуть на ее отчетность о расходах и узнать точные планы по выпуску игры. К тому же он задался вопросом, как жена и брат Робертса участвуют в деятельности фирмы и какие деньги они за это получают [342]. По мере того, как о его требованиях узнавало все больше людей, некоторые присоединились к его кампании и начали задавать собственные вопросы. А другие отнеслись к провокациям Смарта совершенно иначе: для них он стал (как известный персонаж поттерианы) «тем, кого нельзя называть» [343].

Кампания Смарта привлекла внимание прессы и вообще наделала шума, хотя и не очень большого. Этот шум усилился, когда RSI подлила масла в огонь, решив демонстративно вернуть Смарту вложенные деньги и лишить его «звездного гражданства».

Вызов, брошенный Смартом власти Робертса, породил удивительно мало возмущения среди других «звездных граждан». Некоторые соглашались с его анализом и настаивали на большей прозрачности в вопросах того, куда идут собираемые колоссальные суммы. Однако многие не хотели, чтобы компания подвергалась большему контролю. На профильных форумах провели ненаучный, но показательный опрос, поинтересовавшись у участников: «Хотели бы вы (на фоне последних событий), чтобы появился доступный для всех процесс возврата вложенных средств?» 74% «звездных граждан» ответили «нет» [344].

Некоторые «звездные граждане» полагали, что введение новых элементов в эту систему сдержек и противовесов ничего не даст — или отвлечет участников от создания обожаемой ими игры (а ведь они очень ценят эту свою миссию). Некоторые комментаторы отмечали: те, кому хочется плохо думать о компании RSI и Star Citizen, никогда не изменят свое мнение, и не важно, какие доказательства будут им представлены. Один «звездный гражданин» написал: «Не уверен, что вы понимаете, как это работает. Можно провести хоть три [аудита], и даже если все окажется безупречно, народ все равно будет недоволен» [345].

Лишь когда Робертс вернулся со съемок, «народ» успокоился и перестал говорить о прозрачности, подотчетности и финансовой ответственности. Прилетев из Великобритании, он запостил 90-минутное видео под названием «10 вопросов для Председателя», где разбирал основные проблемы, тревожащие сообщество, а также знакомил его с итогами своей поездки [346]. Кроме того, он написал длинное обращение к сообществу, в котором признал, что RSI сталкивается с трудностями, и очень вдохновляюще поведал об успехах компании [347]. Таким образом Робертс снова напомнил «звездным гражданам» об их свободе действий, сыграл на их чувстве причастности к общему делу, и бунт все-таки удалось предотвратить.

Star Citizen — отличный пример искусного построения сообщества, но восстание Смарта показывает, что здесь мы имеем дело еще и с историей о миллионе людей, наделенных очень ограниченными правами и до сих пор (по крайней мере на данный момент, когда мы это пишем) лишенных «постоянной вселенной», куда они могли бы перебраться. И никакой спонсор-одиночка не может с этим почти ничего поделать: ему остается лишь смиренно сидеть и ждать выхода игры да время от времени разражаться сердитыми твитами. Если боссов больше, это не значит, что они будут управлять компанией лучше или активнее.

Смарт удостоверился на своем опыте: очень трудно заставить сообщество «граждан», состоящее из мелких инвесторов, усомниться в честности компании, на которые они возлагают очень большие надежды. Такой заговор оптимистов непросто разрушить. В геймерском блоге Kotaku отмечается: «Большинство людей, даже если они не вкладывались в эту игру и вообще не фанаты космосимуляторов, в глубине души желают успеха Star Citizen [348]. Любой промах, даже кажущийся, стал бы чудовищным ударом не только по карьере Криса Робертса и сотен других энтузиастов, но еще и по самой идее краудфандинга. В конце концов, речь здесь идет о сотнях тысяч отдельных спонсоров».

Тут ясно просматривается забавный парадокс. Эти бесчисленные «боссы» (которых набрался почти миллион), как выяснилось, меньше контролируют компанию, чем старовластная конструкция — кучка ключевых спонсоров, которым есть что терять, поскольку они вложили в проект существенную долю своих средств. Вполне вероятно, что традиционные инвесторы заставили бы Робертса выпустить реальный продукт, а не продавать все эти обещания мягких игрушек для украшения кабины. То же самое и с BrewDog: титаны бизнеса из TSG Consumer Partners наверняка будут гораздо более трезвым взглядом (во всех смыслах) следить за судьбой своих 265-миллионных инвестиций, чем акционеры-панки с их мизерными вложениями [349].

У нововластного финансирования есть темная сторона: зачастую, в порыве стать частью чего-то важного, мы почти не задумываемся о том, на какие условия соглашаемся. Мы сразу видим, что мы можем получить, однако нельзя так же быстро понять, чего мы рискуем лишиться.

Как бы там ни было, регулирующие органы некоторых стран уже начинают принимать меры для защиты вкладчиков от недобросовестных организаторов кампаний по сбору средств. Хорошо, если они защитят нас от мошенников, но вряд ли так уж хорошо, если они заодно убьют желание идти на риск, которое лежит в самой основе многих инициатив, финансируемых таким образом. (Kickstarter заявляет, что рисковость, присущая представленным на нем проектам, — это «фича, а не баг».)

Последствие №2. Не все вирусы одинаково полезны

«В начале 2013 года у нашей четырехлетней дочери Элизы обнаружили терминальную стадию редкого заболевания — синдрома Санфилиппо типа А. Нам внезапно сообщили ужасную весть — что нам остается только наблюдать, как наш ребенок угасает» [350]. Так родители девочки начали свою кампанию по сбору средств на ее лечение на платформе GoFundMe.

Но в этой мрачной истории проблескивал и луч надежды. Исследователи из Национальной педиатрической клиники разработали революционную методику генной терапии синдрома Санфилиппо и могли бы провести ее клинические испытания всего за 2 млн долларов.

Гленн и Кара О’Нил, родители Элизы, поставили эти 2 млн долларов как финансовую цель своей кампании. Прежде на платформе GoFundMe никогда не удавалось собрать такую большую сумму. Вначале дело шло туго: инициаторы кампании обнаружили, что им непросто достучаться до людей за пределами своих соцсетей. Однажды ночью Гленн в отчаянии вбил в поисковую строку Google «как сделать вирусное видео». Благодаря этому он в конце концов вышел на связь с молодым видеорежиссером Бенджамином фон Вонгом.

Бенджамин фон Вонг и его коллеги, бросив все дела, полетели в Колумбию (штат Южная Каролина). Они жили у О’Нилов на протяжении восьми дней. Вместе они сделали очень трогательное короткое видео об Элизе. Историю рассказывают родители горестными голосами. «Надежда — неплохое слово, но нам нужны действия», — говорит Кара [351], давая понять, что времени осталось мало. Эмоциональная подача соответствует драматическому сюжету: на экране в замедленном ритме показана жизнь очаровательной Элизы — вполне нормального ребенка.

Короткометражка стала тем самым прорывом, в котором нуждались супруги [352]. Она привлекла внимание прессы, собрала 600 000 просмотров на YouTube и на счет сбора хлынул поток пожертвований. К концу 2015 года, когда О’Нилы уже почти достигли двухмиллионной отметки (поначалу казалось, что это невозможно), к кампании присоединился богатый техасский бизнесмен, пообещавший впредь удваивать все поступающие суммы [353]. В мае 2016 года Элиза стала первым ребенком в мире, подвергшимся экспериментальной терапии, которую провели на собранные деньги.

Перед нами очень показательная история успеха. Пациенты, страдающие редким заболеванием, борьба с которым не в состоянии привлечь финансирование со стороны традиционных общественных, государственных или коммерческих институтов (поскольку этим «маргинальным» недугом страдает сравнительно мало людей), получают надежду благодаря щедрости десятков тысяч мелких жертвователей. Такое достижение можно отпраздновать, не правда ли?

Однако, если отдельные истории успеха воодушевляют, общая картина, которая складывается из анализа многих эпизодов нововластного сбора финансирования, выглядит куда более запутанной. На Давосском форуме 2016 года в одном из залов располагалась инсталляция с текстом, предлагающим на первый взгляд очень свежую и воодушевляющую возможность: «Что если бы общественную инфраструктуру финансировало само общество?» Гарвардский профессор права Джонатан Циттрейн сфотографировал эту инсталляцию и добавил подпись: «Некоторые называют такую систему налогообложением» [354]. Тем самым он напомнил нам: в мире старой власти многие вещи, которые сегодня рассредоточены и финансируются общественностью, были централизованы — мы платили налоги и просили наши правительства разумно распределить эти деньги, чтобы удовлетворить различные нужды общества. Налоги — своего рода антитеза краудфандинга: мы почти не в состоянии повлиять на то, куда идут наши деньги (мы просто каждые несколько лет выбираем правительство, которое будет принимать эти решения); нет никаких «петель обратной связи», которые давали бы нам явное и очень приятное ощущение, что мы участвуем в важном деле; получатели средств кажутся нам далекими и обезличенными. Неудивительно, что при таком совершенно не приносящем удовлетворения «пользовательском опыте» налогоплательщика люди всё более скептически относятся к официальным властям и всё сильнее дистанцируются от них.

Но давайте представим себе, что жители города действительно стали оплачивать расходы на городскую инфраструктуру, собирая пожертвования, а не полагаясь на централизованную деятельность властей, которую финансируют налогоплательщики. Есть немалая вероятность, что самые интересные проекты в сфере общественной инфраструктуры, описанные заманчивее всего, за счет шумихи получат больше всего денег: потрясающий подземный фермерский рынок, питаемый солнечными батареями, почти наверняка «зайдет» лучше, чем важнейший, но такой скучный проект по выравниванию гравийного покрытия местного шоссе.

Защитникам природы этот довольно грустный факт известен уже не один год. Когда «Фонд дикой природы» и подобные организации обращаются за финансовой помощью к общественности, они почти исключительно полагаются на «харизматичную мегафауну» (как это называется в их кругу). Призыв «Спасите панду» всегда будет эффективнее, чем презентация стратегического плана по сохранению горных регионов Центрального Китая, где этот медведь обитает. А поскольку краудфандинговые модели обильнее всего представлены в сферах, которые раньше включались в категорию «общественных благ» (например, в образовании), всё активнее идут дискуссии, скажем, о том, действительно ли помогает детям общественный сбор средств на такие вещи, как школьные учебники. Может быть, на самом деле подобная схема финансирования вредит государственной системе образования, поскольку снимает часть ответственности с официальных властей? Платформа GoFundMe стала крупнейшим в США краудфандинговым сайтом [355] во многом из-за того, что она позволила людям, попавшим в тяжелое положение, собирать средства на базовое лечение для себя самих, тогда как во многих других странах эти медицинские услуги государство предоставляет гражданам бесплатно.

Кроме того, общественный сбор пожертвований может укреплять привилегированное положение некоторых слоев населения. Элизе О’Нил повезло: ее отцу хватило сообразительности, чтобы добиться создания вирусного видео о своей дочери, а ее мать, работающая педиатром, хорошо ориентировалась в системе здравоохранения. Да, в этом новом, «рассредоточенном» мире встречаются истории об успехе, которого достигли в нем «чужаки», но мы часто замечаем, что поддержку общества (в том числе финансовую) проще получить людям, уже обладающим властью. Бесспорно, краудфандинг предоставил огромному числу людей возможность выставлять на рынок собственные инициативы и управлять ими, однако на данный момент система лишена механизмов, которые гарантировали бы, что ее преимущества распределяются в обществе поровну и используются эффективно.