Глава 10 Американец в Москве

В 1990-е глобальность интернета определялась сотнями проложенных по всему миру оптоволоконных кабелей, связанных друг с другом, и пользователь мог зайти на любой сайт и отправить e-mail куда угодно. В 2000-е глобальной сутью интернета стали платформы, общие для всех: люди по всему миру начали пользоваться одними и теми же соцсетями, поисковиками, почтовыми и облачными сервисами.

Но это также значило, что информация пользователей стала храниться на серверах, расположенных очень далеко от них, часто в другой стране, и доступа к ней не было ни у местных властей, ни у местных спецслужб. И большая часть этих серверов по-прежнему находится на территории США.

Путину подобное положение вещей казалось недопустимым. Решение проблемы виделось радикальным и простым: заставить глобальные платформы – такие как Facebook, Google и Twitter – перенести серверы в Россию и хранить там данные российских пользователей, предоставив доступ к ним российским спецслужбам.

Вопрос был только в том, как заставить их это сделать.

Интернет цензурируется в России с ноября 2012 года. Но созданная для этого всероссийская система фильтрации примитивна и не очень эффективна. В отличие от китайского великого Firewall, она не предполагает фильтрации по ключевым словам, это просто черный список запрещенных сайтов, которые должны быть заблокированы.

Блокировать сайты можно по IP-адреcу (например, 213.239.219.172), по URL – адреcу конкретной страницы, например www.agentura.ru/dossier/, или по доменному имени – google.com.

Ответственной за фильтрацию интернета назначили Федеральную службу по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций, или просто Роскомнадзор. Роскомнадзор составляет черный список и проверяет, насколько хорошо провайдеры осуществляют цензуру.

Это агентство возглавил Александр Жаров, обходительный и приятный в общении, но крайне амбициозный чиновник. Врач по образованию, он работал анестезиологом в областной больнице в Челябинске, потом начал писать статьи для журнала «Семейный доктор» и вскоре перебрался в Москву, став заместителем главного редактора журнала.

Затем он занялся связями с общественностью, работал пресс-секретарем министра здравоохранения и в 2004 году получил место пресс-секретаря малозаметного российского премьер-министра Михаила Фрадкова, руководившего правительством в 2004–2006 годы.

Все это время Жаров активно налаживал связи во властной вертикали и сблизился с Игорем Щеголевым, бывшим корреспондентом ТАСС в Париже, которого в 2008-м назначили министром связи и массовых коммуникаций. Они хорошо понимали друг друга: почти одногодки и с похожим бэкграундом – Щеголев когда-то тоже работал пресс-секретарем премьер-министра, только не Фрадкова, а Примакова, а позже служил в администрации президента.

У Щеголева также был прямой доступ к Путину. Когда он предложил Жарову стать своим заместителем, тот согласился, и оба теперь ходили на работу в серое здание Центрального телеграфа на Тверской улице, где находится Министерство связи.

Когда в мае 2012-го Путин вернулся в Кремль на третий президентский срок, он забрал Щеголева из министерства, назначив его своим помощником по вопросам интернета. 3 мая 2012 года Александр Жаров, которого все давно считали человеком Щеголева, стал главой Роскомнадзора.

Вскоре Роскомназдор, о котором раньше знали лишь операторы связи и СМИ, потому что он отвечал за выдачу лицензий, прославился на всю страну. При Жарове агентство превратилось в мощное, полунезависимое ведомство, лишь формально находящееся в составе министерства, с 3000 сотрудников, включая региональные подразделения.

Если возникали трения между Путиным и Медведевым, Жаров всегда держался людей Путина. Когда в 2012 году Роскомнадзору поручили взять под контроль Рунет, Жаров оказался на передовом крае борьбы и при полной поддержке президентского советника Щеголева.

Через три недели после запуска системы интернет-фильтрации Жаров пришел в эфир телеканала «Дождь». Целый час он отвечал на едкие вопросы журналистов по поводу черного списка сайтов. По его версии, единственной целью нового закона была борьба с порнографией и пропагандой наркотиков, а он был всего лишь чиновником, исполняющим закон. В конце интервью он сказал, что черный список обновляется каждый час и в настоящий момент в него входит 591 сайт. Профессионал в пиаре, Жаров говорил спокойно и сдержанно, но он прекрасно понимал, что щекотливая роль интернет-цензора может иметь оборотную сторону{188}. Поэтому он сделал то, что обычно в таком случае делают руководители, – нашел подчиненного, готового взяться за щекотливую работу. 39-летний Максим Ксензов, замруководителя Роскомнадзора, выглядел человеком прямым и не слишком искушенным. Военный инженер по образованию, он начал карьеру в НИИ при Минобороны, затем трудился на ниве информационных технологий. В 2004-м он пришел на госслужбу – в Росохранкультуру, а после слияния этого агентства с Роскомнадзором остался работать в объединенном ведомстве. Заместителем Жарова он стал в июле 2012 года.

Поначалу Ксензов придерживался официальной линии: они чиновники и всего лишь выполняют закон. Он даже пытался объяснять взволнованным интернет-провайдерам методы фильтрации и терпеливо отвечал на вопросы аудитории на разных веб-платформах.

Но вскоре Жаров и Ксензов поняли, насколько мощное оружие оказалось у них в руках.

Когда Роскомнадзор, еще до решения суда, обратился к операторам с просьбой закрыть доступ к противоречивому фильму «Невинность мусульман», три самых крупных российских оператора связи – «Вымпелком», «Мегафон» и МТС – заблокировали видео на YouTube на Северном Кавказе. Только МТС смогла заблокировать сам ролик, «Вымпелком» и «Мегафон» просто отключили доступ ко всему сервису в целом регионе{189}.

Это заставило поспешить в Роскомнадзор за разъяснениями не только российских провайдеров, но и глобальные платформы вроде Google. Примитивная система блокировки, которая отключала целые сервисы, угрожала их бизнесу. 24 ноября, через три дня после интервью Жарова «Дождю», в черном списке Роскомнадзора оказался IP-адрес платформы Google Blogspot. И, хотя его очень быстро убрали из списка, пользователи стали жаловаться, что работа других сервисов – Gmail, Google Drive и Google Play – нарушилась.

Каким бы ни был примитивным черный список, стало очевидно, что это мощный инструмент давления.

Но пока многие крупнейшие компании на рынке еще чувствовали себя достаточно независимыми, чтобы не бояться оказывать поддержку оппозиционным изданиям.

Евгений Касперский, который во время протестов не сразу поверил в DDoS-атаки на оппозиционные сайты, в похожей ситуации в марте 2013 года повел себя иначе. Когда оппозиционная «Новая газета», явно не самый крупный клиент «Лаборатории Касперского», вдруг стала жертвой гигантской хакерской атаки, он пришел ей на помощь.

«Новая газета» как раз готовилась к празднованию своего двадцатилетия. Редакция подозревала, что кто-нибудь захочет испортить им праздник, и обратилась за помощью к Алексею Афанасьеву, руководителю проекта DDoS Prevention «Лаборатории Касперского»{190}.

«Новая газета» никогда не была для «Лаборатории» легким клиентом, но Афанасьев, выросший во время перестройки, любил это издание, одним из акционеров которого был Михаил Горбачев. Афанасьев восхищался смелыми репортерами газеты и был всегда готов помочь им.

Поздним вечером 31 марта Афанасьев возвращался домой, когда ему позвонил коллега и сообщил, что «Новую газету» атакуют. В течение следующих нескольких часов DDoS усиливался, но сайт оставался доступен читателям газеты благодаря Афанасьеву и его команде, отсекавшей трафик атакующих.

На следующий день ситуация ухудшилась. Объем мусорного трафика резко вырос, а хакеры сменили тактику. Они запустили новый тип атаки – DNS Amplification (популярная форма DDoS, при которой атаке мусорными запросами подвергается DNS cервис). Следующие два дня трафик, атаковавший сайт «Новой газеты», в тысячу раз превосходил обычный объем{191}. «Атака положила два ЦОДа с нашим оборудованием для фильтрации входящего трафика», – вспоминал Алексей.

Очередной звонок от коллеги застал Афанасьева в компьютерном магазине, где он покупал какую-то железку. Новости были тревожные – атака становилась настолько мощной, что могла обрушить весь интернет в Москве. Тогда Афанасьев решил отрубить часть трафика, чтобы лишь московские пользователи имели доступ к сайту «Новой газеты».

К 3 апреля атака достигла неслыханных до сих пор объемов – в 60 гигабит в секунду.

«Лаборатория Касперского» обратилась за помощью к двум крупным операторам, попросив выделить cпециальный маршрут для трафика «Новой газеты» внутри московской сети. Те согласились, и это помогло изолировать сайт от атаки. В результате, несмотря на беспрецедентную армию ботов, которые производили гигантский объем мусорного трафика и во время атаки несколько раз меняли тактику, сайт «Новой газеты» был недоступен всего в течение трех часов на пике атаки{192}.

В марте 2013 года Роскомнадзор впервые атаковал социальные сети: Twitter получил требование заблокировать пять твитов и удалить один аккаунт за пропаганду наркотиков и самоубийства. 15 марта Twitter сообщил, что все выполнил{193}. По этому поводу Роскомнадзор выпустил заявление, где отметил, что удовлетворен «конструктивной позицией» Twitter{194}. Через две недели Роскомнадзор уведомил Facebook, что, если они не удалят страницу «Школы суицида» с шутками на тему самоубийства и карикатурами, сервис заблокируют. Сервис появился в российском черном списке, и Facebook поспешил закрыть «Школу суицида»{195}.

Постепенно Кремль расширял контроль над интернетом, и это была хорошо скоординированная операция. Роскомнадзор во главе с Жаровым и Ксензовым выпускал новые и новые предупреждения. В то же время Администрация президента проводила кулуарные встречи с интернет-компаний, вроде той, на которую пригласили Ирину Левову. Туда приходили и депутаты Госдумы, ответственные за разработку репрессивных законов.

15 мая 2013 года Ксензов представил Роскомнадзору отчет за прошедший год. По тону доклада было очевидно, что Ксензов уверен в успешности выбранной тактики. Сопротивление интернет-провайдеров и пользователей было слабым. Лишь одна мысль беспокоила Ксензова: а что, если люди научаться обходить цензуру и смогут обманывать систему фильтрации. Ведь для этого существует целый ряд способов, «которые относительно просты в применении…» Впрочем, он успокаивал себя: «Тот факт, что для операторов веб-сайтов и конечных пользователей технически возможно обойти блокирование, не означает, что на практике они будут это делать повсеместно»{196}.

Жаров был еще более оптимистичен. «Несмотря на громкие и подчас эпатажные выпады в отношении этих законодательных актов, в целом и законы, и работа с ними могут быть оценены положительно», – сказал он. И отметил, что «среди тысяч владельцев этих ресурсов нашлись единицы» тех, кто публично выступал против попадания в черный список. «Зафиксирован всего один случай обращения в суд», – похвастался он, а потом привел данные опроса общественного мнения, согласно которым 82 % опрошенных россиян поддержали закон о черных списках сайтов{197}.

Жаров и Ксензов нашли эффективный способ давления на интернет-компании, а те не смогли организовать достойное сопротивление. Интернет-компании не были готовы выступить против политики властей, как и много лет назад, когда государство внедряло СОРМ. То, с чем впервые столкнулся Левенчук, повторилось. Тогда провайдеры смирились с появлением черных ящиков на своих линиях, теперь – с установлением государственной цензуры.

Впрочем, у государственных цензоров вскоре появились помощники-добровольцы. С 2012 года кибердружины в составе «Лиги безопасного интернета» начали «патрулировать» Сеть, выискивая ресурсы с запрещенной информацией. «Лига безопасного интернета» была основана несколькими православными бизнесменами, считавшими цензуру необходимой для защиты детей от вредоносного контента. Начинание одобрил Щеголев, тогда министр связи и массовых коммуникаций{198}. В 2014 году лидер «Лиги» с гордостью сообщил, что они рассмотрели 37 400 жалоб на вредоносный контент{199}.

К цензурированию интернета привлекли и прокремлевские молодежные организации, которые были так полезны в качестве рекрутинговой базы для патриотических хакеров и троллей. В феврале 2013 года «Молодая гвардия» – молодежное крыло путинской «Единой России» – запустила специальный проект под названием «МедиаГвардия»{200}. К марту 2015 года армия добровольцев состояла уже из 3699 человек, искавших сайты с запрещенным контентом. И с их помощью были заблокированы 2475 веб-страниц. Сайт «МедиаГвардии» даже организовал специальный конкурс: кто найдет больше сайтов для черного списка Роскомнадзора. Правда, здесь главной целью стала не защита детей, а поиск сайтов с экстремистским контентом, к которому часто относят любую информацию, неугодную Кремлю.

Пока Путин «закручивал гайки» в интернете, в России произошло нечто, что никто не мог предвидеть.

23 июня 2013 года в московском аэропорту Шереметьево приземлился самолет, на борту которого находился Эдвард Сноуден. Бывший контрактник Агентства национальной безопасности (АНБ), до этого сотрудник ЦРУ, Сноуден организовал самую масштабную в истории утечку о секретных и незаконных программах американских спецслужб по массовой слежке за миллионами американцев и граждан других государств. Как утверждал Сноуден, он решил предать гласности секретные данные, так как увидел, что правительство США собирало эти сведения «без какого-либо ордера искать, перехватывать и читать вашу переписку. Любую переписку в любое время. Это дало им власть менять судьбы людей»{201}.

Разоблачения Сноудена получили огромный резонанс во всем мире. В наши дни интернет используется везде, будь то знакомства, покупки или информация личного характера, и вопрос, существует ли по-прежнему такая вещь, как частная жизнь, остается открытым. Правозащитные организации поддержали Сноудена как человека, который противостоит массовой слежке. Его разоблачения могли помочь пользователям вернуть тайну частной жизни и свободный обмен информацией.

Информация, раскрытая Сноуденом, запустила всемирную кампанию по возращению свободы интернету.

Но сразу после того, как Сноуден раскрыл данные о слежке АНБ, он прилетел в страну, имеющую старую традицию секретности и подавления свободы слова. Он оказался в России, где процветала бесконтрольная слежка спецслужб за гражданами.

Сперва Сноуден не мог покинуть терминал в Шереметьево, потому что США аннулировали его паспорт, а других документов у него не было. Предполагалось, что он находится в специальной транзитной зоне, но там его никто не мог найти. То, что поначалу казалось плохой шуткой, обернулось для русских и зарубежных журналистов кошмарными неделями, проведенными в аэропорту в попытках обнаружить беглеца.

Кто-то покупал авиабилеты, чтобы попасть в транзитную зону, кто-то слетал на Кубу на самолете, в котором, по слухам, должен был вылететь Сноуден, однако американца нигде не оказалось. Журналисты понимали, что Сноудена хорошо и тщательно охраняют. В отличие от других московских аэропортов, в Шереметьево наряду с пограничным есть свое подразделение ФСБ: оно появилось еще в советские времена, когда Шереметьево было единственным международным аэропортом в стране.

На целых тридцать девять дней Сноуден превратился в человека-невидимку, разыскиваемого по всему аэропорту, где он, как предполагалось, находился.

Все эти дни Путин лично следил за ситуацией. 25 июня на встрече с президентом Финляндии он заявил, что «наши специальные службы никогда с господином Сноуденом не работали и сегодня не работают». Сноудена он назвал «транзитным пассажиром… в транзитном зале». Президент исключил возможность экстрадиции американца в США, заявив, что «на территории Российской Федерации господин Сноуден преступлений никаких, слава богу, не совершал»{202}. Через неделю Путин повторил: «Господин Сноуден… не является нашим агентом, никогда им не был и на сегодняшний день таковым не является»{203}. В эти первые недели пребывания Сноудена в России Путин настойчиво от него дистанцировался, называя его свободным человеком и сравнивая с диссидентами и правозащитниками, «что-то наподобие академика Сахарова». Он говорил, что американец мог покинуть Россию в любой момент, стоило лишь захотеть. Но так ли это было на самом деле?

11 июля Татьяна Локшина, программный директор по России Международной правозащитной организации Human Rights Watch, готовилась к командировке в Нью-Йорк. Хрупкая, с тонкими чертами лица и огненно-рыжими волосами, Локшина больше десяти лет занималась расследованием военных преступлений в Чечне, Дагестане и в ходе российско-грузинской войны.

Кремлю никогда не нравилась ни Human Rights Watch, ни сама Локшина. Ей не раз угрожали, а в октябре 2012 года на ее телефон пришла SMS с личной информацией, которую можно было получить, только прослушивая ее разговоры. В это время Локшина была на шестом месяце беременности. По словам Кеннета Рота, исполнительного директора Human Rights Watch, угрожавшие ей люди «знали, где она живет и чем занимается. Открыто заявив, что им известно о ее беременности, они угрожали причинить вред как ей самой, так и ее еще не родившемуся ребенку»{204}. Локшина уехала из России, впрочем, ненадолго. Вскоре она вернулась в Москву с шестимесячным сыном Никитой и принялась за работу.

В пять часов вечера этого дня ее ассистентка Мария обратилась к ней со словами: «Таня, тебе звонит Сноуден»{205}. Вначале Локшина подумала, что это шутка, но Мария настаивала: звонивший сказал, что является представителем Сноудена, находится с ним в Шереметьево, что Сноуден хочет встретиться с ней и готов рассказать детали предстоящей встречи. Локшина попросила продиктовать ему адрес ее электронной почты, подумав, что это какой-то сумасшедший.

Через пять минут ей пришло письмо. В строке адреса отправителя значилось edsnowden@lavabit.com:

Кому: edsnowden@lavabit.com

От: edsnowden@lavabit.com

Дата: 11.07.2013 16:12

Тема: Приглашение на встречу с Эдвардом Сноуденом ЗАВТРА 12 июля 2013 года @ 17:00 Мск

Мне повезло получить много предложений о помощи и предоставлении мне политического убежища от отважных стран со всего мира. Я благодарен этим странам, и я надеюсь посетить каждую из них, чтобы отблагодарить людей, живущих там, и их лидеров. Отказываясь поступаться своими принципами под давлением, они заслужили уважение всего мира.

К сожалению, в последние недели мы были свидетелями незаконной кампании чиновников правительства США с целью отказать мне в праве искать убежища, несмотря на статью 14 Всеобщей декларации прав человека{206}.

В письме Сноуден приглашал представителей правозащитных организаций и «других уважаемых людей» встретиться с ним в аэропорту, обещая разговор «о следующих шагах в моей ситуации».

Локшиной предлагалось прибыть в назначенное время в терминал F и стоять «в центре зала прилета», где ее будет ожидать «один из сотрудников аэропорта… с табличкой G9». Локшина решила, что цифра «9» могла означать количество приглашенных людей. То же письмо было отправлено и Сергею Никитину, директору московского бюро Amnesty International{207}. Никитин руководил Amnesty в Москве с 2003 года и, как и Локшина, постоянно испытывал на себе давление российских властей: недавно с обыском приходили в офис его организации – несколько маленьких комнат в обветшалой пристройке недалеко от Большой Никитской в центре Москвы{208}.

Письмо показалось Локшиной фальшивкой. Оно было формальным, и в нем не было обращения по имени: «Я подумала, что это подделка, слишком уж странным языком оно было написано». В юности она несколько лет прожила в США, и письмо показалось ей написанным на британском английском: centre (центр), например, вместо американского center. Необычным был и указанный телефон – номер мобильного. Понять по номеру, кто стоит за происходящим, было невозможно. Локшина переслала письмо коллегам из штаб-квартиры Human Rights Watch, а также паре знакомых – московским корреспондентам The New York Times и The Daily Telegraph. Никитин же переправил письмо в свою штаб-квартиру. Оба были настроены скептически, не понимая, что происходит.

Следуя мимолетному импульсу, Локшина разместила письмо на своей странице в Facebook. Это дорого обошлось ей – остаток дня и все следующее утро прошли в сумасшедшем темпе: беспрестанно звонил телефон, требовал внимания сын, а сама Локшина никак не могла решить, ехать ли ей в аэропорт. Сомнения разрешил очередной звонок: тот же человек, который звонил накануне, спросил ее паспортные данные для пропуска в охраняемую зону аэропорта. Так Локшина поняла, что приглашение было настоящим.

На следующий день, собираясь на встречу, она взяла с собой диктофон, переданный ей Эллен Барри, корреспондентом The New York Times. Когда они с Никитиным прибыли к терминалу F, там уже толпились сотни журналистов. У Локшиной был богатый опыт общения с репортерами, но толпа, собравшаяся в ожидании Сноудена, превосходила все, что она когда-либо видела. Ощущение было такое, будто «стадо мамонтов вот-вот растопчет меня», вспоминала она.

Правозащитники подошли к табличке с надписью G9. Они сразу поделились на группы: российские представители международных правозащитных организаций, включая Локшину и Никитина; главы прокремлевских «правозащитных» структур, в числе которых находился Владимир Лукин, президентский уполномоченный по правам человека, Ольга Костина, руководитель финансируемой государством общественной организации «Сопротивление», депутат Госдумы Вячеслав Никонов и, наконец, известные адвокаты Анатолий Кучерена и Генри Резник.

Опыт подсказывал Никитину, что именно Кучерена, высокий, плотно сложенный и импозантный человек, был неформальным лидером, если не организатором, встречи.

Кучерена, кроме адвокатской деятельности, входил в Общественный совет при ФСБ – неофициальную пресс-службу, созданную для улучшения имиджа спецслужбы{209}. Кроме того, Кучерена занимал пост председателя правления фонда «Институт демократии и сотрудничества» – этот придуманный лично Путиным проект должен был вскрывать нарушения прав человека в США{210}.

Вместе с другими правозащитниками Локшину и Никитина проводили в помещение внутри охраняемой зоны терминала, а потом вывели на летное поле. В этот момент она вспомнила, что Сноуден хотел лететь в Венесуэлу, и подумала, что их могут посадить в самолет с американцем, чтобы гарантировать его безопасность. Но вместо этого их посадили в автобус.

Сделав круг по взлетному полю, автобус остановился рядом с какой-то дверью. Это был тот же терминал, но другая, дальняя его часть. Сопровождающие проводили их в комнату, где уже находился Сноуден с переводчиком. Рядом сидела Сара Харрисон из проекта WikiLeaks, прилетевшая с ним в Москву из Гонконга.

Никитин сразу подошел к Сноудену и спросил его, как он себя чувствует: Кучерена по-английски не говорил, поэтому Никитину удалось перехватить инициативу. Но прямо перед ним вырос служащий и произнес: «Уважаемые господа, мистер Сноуден хочет выступить с заявлением, и в интересах его безопасности я прошу вас не снимать его на видео».

Никитин, Кучерена, Локшина и Резник заняли места в первом ряду, сзади сели крепкие молодые люди, одетые в строгие костюмы. Локшина сделала две фотографии и тут же отправила их Барри из The New York Times. Та в свою очередь выложила их в Twitter. Локшина достала диктофон Барри, положила его на стол и включила. Обо всем происходившем на встрече она тут же писала Барри. Никитин позвонил знакомым журналистам и транслировал разговор через открытую линию.

Локшина была абсолютно уверена – приглашение исходило не от Сноудена: по-русски он не говорил, да и с людьми, собравшимися в аэропорту, был незнаком. Она считала, что встреча представляла собой шоу, организованное спецслужбами. «Композиция этой группы товарищей была такова, что сомнения не оставалось, что собрал их, конечно, не Эдвард Сноуден. Это просто было очевидно, что товарищи из спецслужб собрали группу людей на свое усмотрение и устроили все это мероприятие. И устроили, наверное, для легитимации уже принятого решения о том, что ему будет предоставлено временное убежище».

Кучерена, сидевший в первом ряду, вальяжно закинув ногу на ногу, попытался задать первый вопрос. «Как с вами тут обращаются?» – спросил он по-русски. «Подождите, пожалуйста, – оборвала его Сара Харрисон. – Сперва Эд Сноуден хотел бы зачитать свое заявление».

Сноуден начал читать текст, в котором просил «помощи в обеспечении гарантий со стороны соответствующих стран, чтобы обеспечить мой перелет в Латинскую Америку». Он также попросил убежища в России. «Я передам свою просьбу России сегодня и надеюсь, что она будет принята благосклонно», – сказал он. Было похоже, что надолго встреча не затянется, и Лукин спросил Сноудена, нет ли у него каких-нибудь жалоб. Тот ответил «нет», и адвокаты перешли к обсуждению юридических деталей его статуса.

Вскоре им дали понять, что встреча окончена, и перед уходом Никитин вручил Сноудену свою визитную карточку, но американец к нему так никогда и не обратился. Впрочем, Никитин и не считал необходимым организовать с ним канал безопасной связи, он больше хотел понять состояние Сноудена и внимательно наблюдал за ним, анализируя язык жестов и пытаясь найти следы возможных пыток, то есть делал то, что обычно делают правозащитники в отношении лиц, ищущих убежища. Никитин пришел к выводу, что Сноуден был расслаблен и чувствовал себя вполне комфортно: «Меня впечатлила его невозмутимость. В конце концов, он же потерял все, что имел». Схожее впечатление сложилось и у Локшиной: «Ни подавленным, ни обеспокоенным он не выглядел».

Гостей вывели из комнаты и проводили к терминалу. Сноуден и Харрисон исчезли. Локшина вдруг хватилась забытого в комнате диктофона и попросила одного из охранников принести его. Получила она его лишь через полчаса, причем записи – все сорок пять минут, которые длилась встреча, – были стерты. У терминала Локшина и Никитин сообщили журналистам, что поддерживают его просьбу о предоставлении убежища. Кучерена сказал, что обеспечит Сноудена юридической помощью.

Так закончилась эта странная встреча, на которой все участники, казалось, сыграли роли, написанные не ими.

Хотя правозащитников усадили в первом ряду, они не имели никакого влияния на ход встречи. Они увидели Сноудена, а потом он исчез. Эта было чистое манипулирование.

Разоблачения Сноудена разозлили людей по всему миру, и гнев был направлен на правительство США. Путин же выставил себя защитником свобод и единственным мировым лидером, способным бросить вызов Америке. Правозащитные организации, которые Кремль годами подавлял, сыграли в этом шоу роль реквизита. Кроме того, встреча показала, что и Сноуден готов играть по правилам, предложенным Кремлем.

Год спустя, сидя в московском кафе, Локшина заметила, что Сноуден, по сути, попал в ловушку. «По факту, он же в тюрьме, – сказала она, пожимая плечами. – Я не сомневаюсь, что в комфортабельной, его там кормят, поят, и он ни в чем не нуждается, но он не гуляет по улицам этого города».

Сноуден вряд ли предполагал, что его разоблачения обеспечат новыми аргументами тех российских чиновников, которые хотели поставить интернет под контроль властей.

Его разоблачения массовой слежки АНБ стали предметом специальных слушаний Госдумы. «Американцы упрекают нас в пресечении пропаганды содомии среди детей и при этом сами засовывают свои носы в личную переписку десятков миллионов российских граждан, – писал в июне 2013 года вице-спикер Госдумы Сергей Железняк. – Считаю, мы должны обеспечить цифровой суверенитет нашей страны… Реализовать это возможно только в условиях размещения сетевого серверного оборудования, содержащего персональные данные и информацию наших официальных органов, на территории РФ в пределах нашей юрисдикции».

Руслан Гаттаров, лидер «Молодой Гвардии» «Единой России» и сенатор, публично пригласил Сноудена на одно из заседаний Совета Федерации, чтобы «расследовать» то, что он назвал «сливом» данных о российских гражданах американским разведслужбам (тот, впрочем, не пришел){211}.

Однако требования «цифрового суверенитета» были лишь прикрытием для старой идеи Кремля – превратить Facebook, Twitter и Google в субъекты российского законодательства, то есть открыть доступ к их данным для российских спецслужб.

Это привело бы к установке черных ящиков СОРМ на серверах Gmail, Facebook и Twitter. В ФСБ давно мечтали получить возможность следить за чатами и обменом электронной корреспонденцией в этих сервисах.

Так защита персональных данных российских граждан стала предлогом для начала серьезного давления на глобальные платформы. На Сноудена стали ссылаться те, кто стоял за введением репрессивных мер в Рунете.

1 августа 2013 года Сноуден получил временное убежище в России сроком на один год. На следующий день он покинул Шереметьево, все так же избегая встреч с журналистами. Новости сообщил общественности Кучерена: по его словам, он лично посадил Сноудена в автомобиль. С тех пор американец неизменно отказывался общаться с российскими журналистами или московскими корреспондентами зарубежных СМИ.

Нам это молчание кажется странным. Сноуден прекрасно знал, как общаться с журналистами, – он использовал их для организации утечек и провел несколько дней в Гонконге, окруженный журналистами. Прилетев в Москву, он начал регулярно встречаться с репортерами из США или Великобритании. Он с самого начала выступал за максимальную открытость – именно поэтому он не скрывал, что является автором утечек. Почему же он отказывался разговаривать с журналистами той страны, в которой получил убежище? Шли месяцы, и все больше казалось, что Сноуден избегал общения с местными репортерами лишь по одной причине – чтобы не отвечать на вопросы об условиях своего пребывания в России.

Тем временем официальная версия прилета Сноудена в Москву становилась все менее убедительной. 4 сентября 2013 года Путин заявил в интервью, что еще в Гонконге Сноуден приходил в российское консульство, о чем сразу доложили президенту. Публика впервые услышала эту часть истории. Причины, по которой Путин решил о ней рассказать, так и остались неясными{212}.

Пока Сноуден прятался от журналистов, российским спецслужбам удалось пробить серьезное расширение своих возможностей по контролю над интернетом. Осенью 2013 года Минсвязи обнародовало новые технические нормативы СОРМ, которые требовали от операторов и провайдеров хранить всю информацию в течение двенадцати часов в специальном буфере, на случай, если эти данные потребуются ФСБ. Этот же документ требовал от провайдеров обеспечить спецслужбам возможность перехвата почтовых сервисов Gmail и Yahoo! и сообщений сервиса ICQ. Цель новых требований была очевидна: распространить СОРМ на зарубежные сервисы.

Однако публикация новых требований вызвала неожиданную реакцию. «Вымпелком», одна из крупнейших российских телекоммуникационных компаний, публично и отважно осудила планы властей по расширению возможностей СОРМ. «Вымпелком» отправила письмо Минсвязи, называя предложенный план антиконституционным. В свою очередь, холдинг Mail.ru заявил, что требование хранить данные в течение двенадцати часов «нарушает Конституцию РФ, в частности на неприкосновенность частной жизни, тайну переписки, телефонных переговоров… а также противоречит ряду федеральных законов и кодексов»{213}. Помимо этого сервис отмечал, что создание и содержание подобной базы обойдется не в 100 миллионов долларов, как примерно оценила расходы «Вымпелком», а в куда более крупную сумму – около 400 миллионов. «Это потребует примерно 30–40 петабайт данных на весь Рунет каждые 12 часов», – заметил вице-президент и технический директор Mail.ru Владимир Габриелян. Антон Носик предупреждал пользователей, что новые требования СОРМ ударят непосредственно по их кошельку и им придется платить за интернет-услуги гораздо больше.

Впрочем, все эти протесты не заставили Кремль пересмотреть планы. 16 апреля 2014 года министр связи подписал приказ о вступлении в силу новых правил СОРМ. Согласно приказу, операторы должны были установить все необходимое оборудование до 31 марта 2015 года. Требование сохранять данные в течение 12 часов осталось{214}. Чиновники Министерства связи признавали, что новые черные ящики СОРМ будут использовать технологию DPI{215}. Спецслужбы добились того, что две технологии электронной слежки – российская и западная – наконец объединились.

17 апреля 2014 года Путин проводил очередную «Прямую линию». С прошлого года многое изменилось: успех сочинской Олимпиады и аннексия Крыма вызвали в стране небывалый прилив патриотизма на фоне антизападных настроений. Рейтинг популярности президента снова был на подъеме.

Как и всегда, «Прямая линия» транслировалась в прямом эфире главными телеканалами и радиостанциями. Все происходило по утвержденному сценарию: «линия» началась со звонков из Крыма – посланий местных жителей в стиле «спасибо вам, господин президент, от лица всего крымского народа» и т. п. Время шло, и вдруг одна из ведущих в студии, в чьи обязанности входил прием телефонных звонков, обратилась не к Путину, а к телезрителям, заявив:

– У нас есть неожиданное, я бы даже сказала, сенсационное видеопослание. Мы получили его от человека, который совершил настоящую информационную революцию, разоблачив слежку за десятками миллионов людей по всему миру.

Она сделала театральную паузу.

– Владимир Владимирович, свой вопрос вам задает бывший агент американских спецслужб Эдвард Сноуден!

– Как же без этого? – улыбнулся Путин.

На экране появилось лицо Сноудена, звонившего по Skype. Первое слово – «здравствуйте!» – он произнес по-русски. И продолжил по-английски:

– Я хотел бы задать вам вопрос о массовой слежке за онлайн-коммуникациями и массовом сборе частной информации разведывательными и правоохранительными службами. Не так давно в Соединенных Штатах Америки два независимых расследования Белого дома, а также Федеральный суд пришли к выводу, что такие программы неэффективны в борьбе с терроризмом. Выяснилось также, что они приводят к необоснованному вторжению в частную жизнь рядовых граждан – людей, которые никогда не подозревались в каких-либо правонарушениях или преступной деятельности; а также, что такие агентства при проведении расследований располагают средствами, которые в куда меньшей степени вторгаются в частную жизнь граждан, нежели такие программы. Я слышал мало общественных дискуссий о российской практике массовой слежки. Поэтому я хотел бы спросить вас: занимается ли Россия перехватом, хранением или каким-либо анализом коммуникаций миллионов людей, и считаете ли вы, что простое повышение эффективности разведки и правоохранительных органов может оправдать помещение под наблюдение не отдельных субъектов, а общества? Спасибо{216}.

– Владимир Владимирович, я думаю, вы поняли, в общем, – сказал Кирилл Клейменов, ведущий в студии.

– В целом понятно, – отозвался Путин.

Отдав должное тому, как хорошо президент владеет английским (Путин в ответ рассмеялся, заметив, что американский вариант все же несколько отличается), Клейменов попытался перевести вопрос Сноудена. Практически полностью опустив вступительную часть, в которой говорилось о двух расследованиях Белого дома, он неправильно перевел слова о дискуссиях, ведущихся в российском обществе относительно слежки, упомянув о них лишь вскользь, Клейменов остановился на вопросе о массовой слежке в России.

Путин начал ответ с шутки. «Уважаемый господин Сноуден! Вы – бывший агент. Я, – далее последовала пауза, во время которой аудитория начала угодливо хихикать, – раньше имел отношение к разведке, так что мы оба с вами будем говорить на профессиональном языке».

Путин заверил, что российское законодательство строго ограничивает использование спецсредств спецслужбами, включая прослушивание телефонных разговоров и слежку в интернете, заявив, что для этого в каждом конкретном случае необходимо получить разрешение суда.

«Да, мы ведем слежку в интернете, – признал Путин, но тут же оговорился: – Такого массового масштаба, бесконтрольного масштаба мы, конечно, себе не позволяем. Кроме того, – и тут он хитро улыбнулся, – да и технических средств у нас нет таких, и денег у нас таких нет, как в Соединенных Штатах»{217}.

Слова Путина были классическим образцом ухода от прямого ответа – тот же прием, какой он использовал десять с лишним лет назад на встрече с журналистами НТВ в кремлевской библиотеке. На самом деле требование получать судебный ордер не обеспечивает надлежащий контроль над спецслужбами, поскольку операторы не могут затребовать этот ордер. Кроме того, у российских спецслужб уже несколько лет были возможности вести массовую слежку – еще в августе 2005 года тогдашний премьер Михаил Фрадков подписал постановление правительства № 538, согласно которому операторы связи должны собирать метаданные всех своих абонентов и хранить в течение 3 лет – с постоянным круглосуточным удаленным доступом для ФСБ.

Поначалу мы обрадовались тому, что Сноуден заговорил о проблемах массовой слежки в России, надеясь, что его вопрос поможет начать общественную дискуссию о СОРМ, – Андрей отдельно отметил этот момент в своих комментариях. Но Сноудена сразу начали жестко критиковать за то, что он вообще принял участие в путинском шоу. На следующий день The Guardian опубликовал его ответ на эту критику.

«Меня поразило то, что люди, видевшие, как я рисковал жизнью, разоблачая практику слежки в моей стране, не могли поверить, что я могу также критиковать слежку в России, которой я не давал присягу, – писал он. – Я сожалею о том, что мой вопрос был неверно истолкован и что это позволило многим проигнорировать суть заданного вопроса, а также уклончивый ответ Путина, и в то же время строить дикие и некорректные предположения о моих мотивах».

«Автор журналистских расследований Андрей Солдатов, являющийся, пожалуй, единственным критиком российского аппарата слежки и перехвата (и неоднократно критиковавший меня в прошлом году), назвал мой вопрос "исключительно важным для России", – добавил он. – [Согласно The Daily Beast Солдатов сказал, что] он может "снять фактический запрет на публичные дискуссии о государственной прослушке". Другие отметили, что ответ Путина стал самым сильным опровержением массовой слежки, с каким когда-либо выступали российские лидеры, хотя, если говорить откровенно, журналисты к этому опровержению еще наверняка вернутся»{218}.

В итоге вопрос Сноудена так и не стал началом дискуссии о слежке в России. Не остановил он и Кремль.

Через две недели Путин подписал новый закон, на этот раз усиливший контроль над блогосферой. Известный как «Закон о блогерах», он расширял и без того широкие полномочия ФСБ, обязывая регистрироваться блогеров, имевших более 3000 подписчиков. Зарегистрировавшись, блогер становился объектом государственного регулирования. Вдобавок к регистрации закон запрещал блогерам действовать анонимно и обязывал соцсети хранить все, что было опубликовано в блогах за последние полгода. Это была первая законодательная мера, принуждавшая глобальные соцсети перенести свои серверы в Россию. Из калифорнийских штаб-квартир Twitter и Facebook пришло обещание подробно изучить закон.

Аннексия Крыма в 2014 году привела к еще большему усилению контроля над интернетом. Ксензов, главный цензор Роскомнадзора, становился все агрессивней, комментируя в Twitter события на Украине. Он разразился серией гневных твитов, объектами которых стали американские и российские СМИ, и заявил о «безумии» CNN, процитировавшего Збигнева Бжезинского, бывшего советника Белого дома по вопросам национальной безопасности.

16 мая он атаковал Twitter, и в этот раз ситуация была куда серьезней. В интервью «Известиям» Ксензов фактически обвинил Twitter в обслуживании интересов США: «У меня есть стойкое ощущение, что Twitter – это глобальный инструмент продвижения политической информации». И добавил: «Мы завтра же можем в течение нескольких минут заблокировать Twitter или Facebook в России. Мы не видим в этом больших рисков. Если в какой-то момент мы оценим, что последствия от "выключения" социальных сетей будут менее существенными по сравнению с тем вредом, который причиняет российскому обществу неконструктивная позиция руководства международных компаний, то мы сделаем то, что обязаны сделать по закону».

Эта была серьезная угроза, высказанная публично. Премьер-министр Медведев раскритиковал Ксензова, а Роскомнадзор предпочел официально не поддерживать его позицию. Ксензов в тот же день написал в Twitter: «Не собираюсь извиняться. Готов нести ответственность за свои слова».

Угроза дошла до Twitter. Через несколько дней компания заблокировала для российских пользователей аккаунты радикальной украинской партии «Правый сектор», сославшись на решение российского суда. Тактика Кремля по запугиванию мировых интернет-гигантов до какой-то степени работала.

Американская правозащитная организация Electronic Frontier Foundation указала на важный момент в решении Twitter: «Есть две причины, по которым действия Twitter разочаровывают. Во-первых, компания не имеет в России ни сотрудников, ни активов, а потому не обязана исполнять решения российского суда. К тому же это решение касается даже не русского аккаунта, а украинского. Хуже того, аккаунт "Правого сектора" имеет откровенно политическое содержание. Если Twitter не готов встать на защиту политических принципов в стране, где независимые СМИ находятся под постоянно увеличивающимся давлением, то что же тогда компания готова отстаивать?»

4 июля Государственная дума приняла еще один закон, на этот раз запрещающий хранение персональных данных российских граждан за пределами России. И снова предлогом стали разоблачения Сноудена. Один из членов «Единой России» даже предложил номинировать Сноудена на Нобелевскую премию.

Закон требовал от глобальных платформ перенести свои серверы на территорию России до 1 сентября 2015 года. После этого Google, Twitter и Facebook отправили в Москву высокопоставленных сотрудников на переговоры, детали которых не разглашались. 28 июля Ксензов, для которого Twitter превратился в главное средство связи с публикой, написал: «Они начали против нас войну. Полноценную Третью мировую, информационную». Через несколько дней он торжествующе ретвитнул новость РИА «Новости»: «Apple впервые начала хранить данные пользователей на территории Китая».

Тем временем давление на глобальные платформы продолжало нарастать. Из всей троицы только Google имел офис в Москве. За отношения компании с государственными органами отвечала Марина Жунич. Начав карьеру в московском офисе «Русской службы BBC», она вскоре перешла на работу в ОБСЕ, а в 2000-х успела поработать в нескольких международных компаниях, отвечая за связи с общественностью. В Google она пришла в 2009-м, когда президентом был обожавший интернет Медведев. Летом 2012-го Жунич внезапно оказалась в эпицентре бури. В Кремле обсуждали введение интернет-фильтрации, и в июле на YouTube появилось интервью Жунич, в котором она критиковала предложение о блокировке сайтов по IP{219}. Она присутствовала на большинстве встреч в Министерстве связи, и прокремлевские интернет-предприниматели открыто возмущались ее слишком активной позицией.

Два года спустя, в июне 2014-го, выяснилось, что за Жунич следили частные спецслужбы, нанятые бизнесменами, приближенными к Кремлю. Те же люди шпионили и за журналистами «Дождя» и «Новой газеты». Сводки наружного наблюдения за Жунич всплыли в Сети. Google промолчал. Мы пытались поговорить с Жунич на нескольких мероприятиях, но безрезультатно. Два дня мы переписывались с ней в Facebook. Она вела себя крайне осторожно, а на вопрос о слежке ответила: «Нет, я не буду это обсуждать»{220}.

14 ноября 2014 года около 7 часов вечера, когда на улицах Москвы уже стемнело, десятки людей, большинство из них 20–30 лет, отчаянно пытались найти небольшое здание из красного кирпича во дворах Кутузовского проспекта. Это оказалось непросто: строение располагалось на территории заброшенного завода. Посетители – в основном журналисты, работавшие в российских интернет-СМИ, – были уверены, что заблудились, когда наткнулись на нужное здание, где должна была пройти церемония вручения Internet Media Awards. Предполагалось также вручение премии имени Эдварда Сноудена. Премия была учреждена в апреле Российской ассоциацией электронных коммуникаций, и там утверждали, что Сноуден поддержал идею. Большинство журналистов знали: на самом деле автором идеи был Алексей Венедиктов, главный редактор «Эха Москвы». Венедиктов любил изображать из себя посредника между СМИ и оппозиционными кругами и его высокопоставленными контактами в Кремле. Согласием Сноудена заручился его личный помощник, которого незадолго до того Венедиктов делегировал в команду экспертов, работавших над «Законом о блогерах».

Церемония вручения премии пришлась на холодный ноябрьский вечер, который вполне соответствовал настроению собравшихся. Внутри играла музыка, и гитаристы совершали героические усилия, чтобы поднять настроение присутствующим. Однако это плохо удавалось даже паре ведущих, Татьяне Фельгенгауэр и Александру Плющеву, журналистам «Эха Москвы». У них были свои причины для плохого настроения: будущее радиостанции было под вопросом. Михаил Лесин, тот самый чиновник, который пытался прибрать к рукам интернет еще в 1999-м, теперь занимал должность председателя совета директоров «Эха». Он использовал критические твиты Плющева в отношении главы президентской администрации Сергея Иванова для атаки на радиостанцию, угрожая уволить Венедиктова. Вся редакция «Эха» была на нервах.

На сцене Плющев и Фельгенгауэр старались изо всех сил, даже пытались шутить. Но когда Плющев зачитал заготовленную шутку о собственном увольнении, смех его звучал невесело. И само шоу выходило нерадостным. Илья Клишин, работавший редактором сайта «Дождя», был шокирован, узнав, что награду ему предстоит разделить с Lifenews.ru, прокремлевским онлайн-ресурсом, знаменитым своей желтизной. Lifenews как раз готовился занять помещение «Дождя» на «Красном Октябре», откуда только что выгнали телеканал Синдеевой.

Среди зрителей в зале стоял Стас Козловский, 38-летний координатор русской «Википедии» и преподаватель факультета психологии МГУ. Он открыл для себя «Википедию» еще в 2003-м, когда ее русскоязычная версия состояла всего из нескольких сотен статей. Несмотря на добродушный вид и улыбку Чеширского кота, Стас заслужил репутацию бескомпромиссного борца за свободу в интернете. Летом 2012 года по призыву Ирины Левовой он организовал блэкаут в знак протеста против введения интернет-фильтрации. Козловский раз за разом отказывался удалять статьи из энциклопедии по требованию Роскомнадзора.

Сноуден не пришел на церемонию вручения премии имени себя. Когда Андрей поделился этим наблюдением с Козловским, тот грустно улыбнулся: «Может, для всего мира Сноуден и сделал много хорошего, но для России он стал катастрофой».

Четыре месяца спустя, в марте 2015 года, Министерство связи провело встречу российских дата-центров, на которой обсуждался закон о переносе серверов в Россию. Представитель «Ростелекома» отрапортовал, что Google уже начал переносить свои серверы в их дата-центр. И добавил: «Компания Google [теперь] является нашим клиентом. У нас режимное полугосударственное предприятие»{221}. Google отказался от комментариев.

Эдвард Сноуден, разоблачитель АНБ, любит цитировать Декларацию прав человека ООН, но выбрал в качестве убежища страну, постоянно ее нарушающую. Он обратился за помощью к неправительственным организациям и журналистам-расследователям, но в России власть считает правозащитников иностранными агентами или шпионами, а журналистские расследования часто оказываются опасными для жизни репортеров.

Сноуден рисковал всем, решив раскрыть государственную тайну ради свободы информации, но при этом получил убежище у режима, годами подавляющего свободу слова. Он объяснял свои действия необходимостью защитить интернет от вмешательства спецслужб, но в тот момент, когда приземлился в Москве, Кремль как раз развернул масштабное наступление на свободу в интернете.

Сноуден не смог ответить на эти вызовы. Месяцами он делал вид, что находится не в России, а в каком-то параллельном измерении, что просто нашел убежище в некой стране, которая не выдаст его США. Кремль помогал поддерживать иллюзию, никогда не используя Сноудена как инструмент российской пропаганды. Ему было позволено просто держаться в тени.

Через десять месяцев после прилета в Москву, во время «Прямой линии» с Владимиром Путиным, Сноуден задал президенту вопрос о массовой слежке в России, но президент ушел от прямого ответа.

С того дня, как Сноуден приземлился в Москве, глобальные платформы Google, Facebook и Twitter находились под нарастающим прессингом Кремля, пытающегося сделать Сеть локальной, втиснуть ее в территориальные границы и тем самым уничтожить саму суть интернета.

Разоблачения Сноудена предполагают, что он выступает за свободу интернета не только в США, но и по всему миру, но Россия почему-то выпала из общей картины. Сноуден покинул Америку, чтобы раскрыть правду о деятельности американских разведслужб, и оказался в Москве, под контролем и в плотном окружении сотрудников российских спецслужб. А пока Сноуден жил в Москве, Россия решилась на серьезную авантюру и попыталась переписать правила интернета для всего мира. От внимания Сноудена это тоже ускользнуло.