Глава 4 Черный ящик

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Летом 1998 года хрупкая и миниатюрная Вика Егорова работала редактором небольшого специализированного журнала. Ее всегда интересовала математика, поэтому она окончила престижный Московский инженерно-физический институт. Сменив несколько контор, она в конце концов пришла в редакцию журнала «Мир карточек», который писал о банковских технологиях. Тираж был невелик, а Вику не очень увлекали карточки, но она интересовалась криптографией и вскоре обзавелась хорошими контактами в криптотусовке.

В июне ей позвонил один из ее новых знакомых, работавший в небольшой компании, занимающейся защитой информации. Вика знала, что весь бизнес в этой сфере связан с ФАПСИ, созданным по образцу Агентства национальной безопасности США (NSA). Тогда ФАПСИ находилось в состоянии войны с ФСБ – самой могущественной российской спецслужбой. Они конкурировали за влияние, ресурсы, а особенно за контроль над таким прибыльным бизнесом, как средства шифрования, которые банки могли купить только с одобрения спецслужб.

Знакомый Егоровой пообещал ей интересную информацию о технологиях для кредитных карт, и 10 июня она приехала к нему на встречу. Он передал ей пачку бумаг, но, когда Егорова начала читать первую страницу, она увидела, что документ не имеет никакого отношения к кредитным картам. Это был проект какого-то документа, в верхней части страницы значилось «согласовано», но подписей, включая подпись замдиректора ФСБ, не было{57}.

Проект документа требовал от всех интернет-провайдеров страны установить на своих линиях специальные устройства, черные ящики, которые соединят их с ФСБ. Это должно было позволить спецслужбе тайно перехватывать всю электронную почту, которая в 1998 году была основным средством коммуникации в интернете. Черный ящик назывался СОРМ. В документе говорилось, что СОРМ является «Системой технических средств по обеспечению оперативно-розыскных мероприятий» на сетях документальной электросвязи. Попросту говоря, речь шла о слежке в интернете.

«Делайте с этим, что хотите», – сказал Егоровой источник. Она могла отнести документ в редакцию собственного журнала или же передать в «Компьютерру» – другой популярный среди российских программистов еженедельник. Егорова понимала, что имела дело с намеренной утечкой информации, вероятнее всего, из ФАПСИ, в чьих интересах было засветить планы ФСБ по установлению слежки в Рунете.

Егорова не могла решить, что предпринять. Но что-то делать было надо, причем быстро. Она позвонила своему редактору – тот был в отъезде. Позвонила знакомому из «Компьютерры», но того тоже не оказалось в Москве. Вика понимала, что утечка планов ФСБ установить электронную слежку за интернетом – политическая история, но не понимала, как с ней поступить. Тут она вспомнила об Анатолии Левенчуке. Она видела его лишь однажды, несколько месяцев назад, и он понравился ей напористой и экспрессивной манерой общения. Возможно, он знает, что делать с такой информацией.

Левенчук, которому к тому времени исполнилось 40, был известным человеком в Рунете и считался авторитетным экспертом по фондовому рынку. Левенчук был убежденным либертарианцем. Он верил в свободный рынок и в то, что экономика должна существовать с минимальным вмешательством государства. Он даже пытался запустить политическую партию для продвижения либертарианства, но не нашел широкой поддержки. Идеи свободного рынка и уменьшения роли государства медленно приживались в российском обществе, и Левенчук считал, что должен распространять их, в том числе с помощью интернета. В 1994 году он запустил «Либертариум.ру», сайт о технологиях свободы в цифровом будущем, который превратился в важный источник информации о либертарианстве, а заодно и в стартовую площадку для запуска различных публичных кампаний{58}.

Левенчука часто приглашали выступать, и каждый раз, когда ему давали слово, он начинал ходить по сцене, размахивал руками и громко говорил с хорошо узнаваемым ростовским выговором, более экспрессивным, чем нейтральная московская манера речи.

Егорова позвонила Левенчуку домой. Она сказала, что у нее к нему серьезный разговор, и он тут же предложил встретиться. «Посмотрите, – сказала она, передавая бумаги. – Похоже на слив, но я понятия не имею, что с ними делать. Может быть, вы знаете». Ей пришлось потратить немало времени, чтобы убедить его прочитать документ: Левенчук был слишком занят собственной борьбой с ФАПСИ, пытающейся в это время засекретить данные об операциях на фондовом рынке. Левенчук считал открытость необходимым условием успешного функционирования свободного рынка. Но когда Егорова повторила, что ее информация – это, возможно, утечка из ФАПСИ, Левенчук заинтересовался.

Он прочитал документ и мгновенно принял решение. Он понял, что речь идет о предоставлении ФСБ неограниченных полномочий для прослушки в интернете. Несмотря на то, что для перехвата информации спецслужба должна была получить ордер в суде, показывать этот ордер никому было не нужно, даже интернет-провайдеру.

Провайдеры не могли потребовать предъявить судебный ордер, потому что у них не было доступа к государственной тайне. Зато провайдеры были обязаны закупать и устанавливать «черные ящики» СОРМ, причем за свой счет. СОРМ был чем-то вроде «бэкдора» – встроенной программы для получения тайного доступа к данным, передаваемым пользователями, черным ходом в Рунет, который собирались открыть спецслужбы, но платить за который должны были провайдеры.

Левенчук с Егоровой поехали в его тесную трехкомнатную квартиру в Кузьминках, на юге-востоке Москвы. На кухне стоял компьютер и сканер. Они сразу отсканировали документ. На следующий день, 11 июня 1998 года, проект об обязательной установке СОРМ появился в Сети – на сайте «Либертариума»{59}.

Люди, слившие Егоровой эту информацию, вряд ли ожидали такого поворота событий. Егорова думала, что их план был передать через нее документ редактору, чтобы тот поставил заметку в специализированном журнале. Возможно, люди из ФАПСИ хотели произвести лишь предупредительный выстрел, который дал бы понять ФСБ, что конкурирующая спецслужба в курсе того, что они делают.

Но документ про СОРМ попал в руки Левенчука, который давно боролся за открытость и не собирался упускать такой шанс. Разместив документ на сайте, он не слишком рассчитывал предотвратить внедрение СОРМ. «Я прекрасно понимал, с кем имею дело: если спецслужбы говорили, что собираются что-то сделать, ничто не могло их остановить, – вспоминает Левенчук. – Мне было интересно другое. Первое: будут ли они говорить правду, и второе: будут ли они работать по правилам, будут ли выполнять требование о получения судебного ордера»{60}.

На этом Левенчук не остановился. Он развернул целую кампанию по привлечению общественного внимания к проблеме. Он обзвонил знакомых журналистов и начал сбор подписей против СОРМ, вышел на крупных телеоператоров, с руководством которых был знаком. Он собрал и разместил у себя на сайте вопросы, которые провайдеры могли задать сотрудникам ФСБ, когда те придут устанавливать СОРМ. Опубликовал комментарии некоторых провайдеров, правда анонимно. Все были возмущены, но не столько самим фактом появления электронной слежки в интернете, сколько тем, что придется за это платить.

«ПОЛНАЯ ПЕРВОБЫТНО-ПЕЩЕРНАЯ дикость, – было написано в одном из отзывов. – Все им подавай и на всех. И за наш же счет. Если они хотят отработать ту зарплату, которую, кстати, мы же им, дармоедам, и платим, ПУСТЬ САМИ РАБОТАЮТ, бесплатно, по выходным, вагоны пусть разгружают, а на вырученные деньги пусть купят себе любое оборудование, вплоть до спутников. И ЭТО БУДЕТ ПРАВИЛЬНО. А то так мы скоро друг друга по их приказу начнем расстреливать и хоронить за свой же счет».

Левенчук раздавал интервью и писал статьи, и вскоре о «черных ящиках» узнали на только в России, но в мире. Несколько провайдеров воспользовались его списком вопросов, попытавшись затормозить внедрение «черных ящиков». Но это не стало массовой практикой, и Левенчук столкнулся с тем, чего совсем не ожидал, – индустрия не думала сопротивляться.

«Все закончилось достаточно печально, – говорит он. – Да, год я выиграл. Но это никому счастья не принесло. Провайдеры, вместо того, чтобы упереться и показать, что все идут на фиг, сдались»{61}. Среди тех, кто позволил установить на свои линии «черные ящики», были и пионеры российского интернета «Демос» и «Релком».

Левенчуку несколько раз передавали «приветы» из спецслужб, обещая, что его действия ему с рук не сойдут. Но напрямую на него не выходили. Ни Кремль, ни спецслужбы так и не вступили в публичную дискуссию о СОРМ.

В 1998 году еще не было социальных сетей, интернет в основном состоял из сайтов и электронной почты. Но Сеть уже изменила правила публичных дискуссий. В отличие от традиционных СМИ – газет, радио, телевидения, – здесь существовала настоящая обратная связь. Популярность чатов и форумов росла, и на сайте Левенчука появлялось все больше вопросов о «черных ящиках» и комментариев.

СОРМ не был чем-то принципиально новым: первое поколение этой технологии было внедрено для прослушки обычных телефонов и получило известность как СОРМ-1. В 1990-е, когда спецслужбы пришли в интернет и научились перехватывать электронную переписку и интернет-трафик, появился СОРМ-2, с ним и боролся Левенчук. Позже появится третье поколение – СОРМ-3, которое может работать со всеми телекоммуникационными сервисами сразу.

Все российские операторы связи и интернет-провайдеры обязаны были установить «черные ящики» (размером примерно с видеомагнитофон, чтобы влезали в стандартную телекоммуникационную стойку) и подключить их через проложенный кабель к региональным управлениям ФСБ. В результате спецслужбы получили возможность прослушивать любого, кто сделал звонок или пользовался электронной почтой на территории России.

Эта система прослушки значительно расширила возможности спецслужб, над которыми, в свою очередь, не было никакого внешнего контроля. ФСБ и другие агентства никогда не стеснялись вмешиваться в политику, используя слежку и перехват. Левенчук это прекрасно понимал. «Сегодня телефонные операторы не получают лицензии, если они не обеспечивают возможность тайного подслушивания со стороны силовых ведомств… Большинство телефонного "компромата", публикуемого в прессе, – результат действия этой системы», – писал он тогда. Появление СОРМ в интернете могло вывести войну компроматов на новый уровень. Любое неверное движение, будь то связь с криминалом, получение взятки или сексуальные контакты, будет фиксироваться и может быть продано. Если раньше компромат собирали на конкурентов, неугодных журналистов или заартачившегося чиновника, то теперь СОРМ дал ФСБ возможность бесконтрольно собирать информацию практически на любого, у кого есть доступ в интернет.

Больше пятнадцати лет, работая в разных газетах, мы писали о деятельности российских секретных служб. Первая статья Андрея о СОРМ вышла в июле 1998 года. В 2000-м мы запустили сайт Agentura.Ru, задачей которого было сделать ФСБ и другие спецслужбы более транспарентными. Под материалы, касающиеся СОРМ, мы сразу же отвели отдельный раздел.

Нам всегда было интересно выяснить детали этой истории, никогда не освещавшейся полностью. Первый вопрос, которым мы задались: почему связисты и интернет-провайдеры после нескольких лет относительной свободы в 1990-е почти без сопротивления подчинились спецслужбам и поставили «черные ящики» на свои линии? Мы постоянно слышим о публичных дебатах в США, да и в других странах, вокруг попыток спецслужб установить контроль над электронными средствами связи. Почему же в России все было по-другому? Был ли СОРМ возвращением тоталитарной слежки или вполне легитимной правоохранительной мерой, необходимой в эру цифровых технологий?

Вторым был вопрос о происхождении СОРМ: что это – порождение советского полицейского государства или что-то принципиально новое?

Чтобы ответить на эти вопросы, мы решили начать с документов, полученных Викой Егоровой и выложенных в сеть Левенчуком. Мы начали с организации, указанной как ответственная за техническую сторону СОРМ, – Центрального научно-исследовательского института Минсвязи ЦНИИС. Как оказалось, для внедрения СОРМ внутри ЦНИИС существует отдельный Центр, начальником которого является Вячеслав Гусев.

Андрей позвонил ему, но толку от разговора было мало. Гусев лишь сказал, что все работы по СОРМ начались в 1994 году, потому что тогда аналоговые коммуникационные линии заменялись на цифровые. А потом добавил: «Я тридцать лет занимаюсь СОРМом. Я посмотрел ваши публикации, у нас не совпадают взгляды на СОРМ, и я не хочу вам помогать писать книгу». В тот же день он прислал гневное письмо: «Проблем в этой сфере более чем достаточно. Ваша публикация ничего не решит, а даст только повод для различных склок. Люди, которые занимаются СОРМом, этого не заслужили!!!!»{62}

Этот путь был явно тупиковым. Но кое-что, сказанное Гусевым, показалось странным: Гусев утверждал, что работы над СОРМ начались в 1994 году, и при этом добавил, что занимается этим уже тридцать лет. Если СОРМ родился в 1994-м, то был сравнительно недавним изобретением, появившимся уже после развала Союза. Но если идея возникла тридцать лет назад, то, возможно, над ней работали еще во времена КГБ.

Мы прошерстили архивы Минсвязи ельцинской эпохи: впервые СОРМ упоминался в приказе от 11 ноября 1994 года. Этот документ регламентировал установку СОРМ для телефонной связи{63}. Но в нем нашлось кое-что, за что можно было зацепиться: оказалось, что над созданием СОРМа работали не только в московском ЦНИИС, но и в его отделении в Санкт-Петербурге[2]. Мы знали одного из самых видных технических экспертов по СОРМ, Бориса Гольдштейна, он помогал нам комментариями и пояснениями. Как выяснилось, он проработал в петербургском отделении не один десяток лет.

Ирина немедленно отправилась в Питер, в Государственный университет телекоммуникаций, где Гольдштейн преподавал. Oткрывший дверь кабинета на пятом этаже 63-летний высокий и худощавый профессор обладал прекрасными манерами и, что важнее, отличной памятью.

Гольдштейн прекрасно помнил советскую прослушку: «То, что я видел своими глазами за длинную карьеру, – это черные ящики, которые прапорщики спецслужб устанавливали в зданиях АТС». Провода от них уходили в секретные комнаты, где и происходил перехват. «Я помню те магнитофоны восьмиканальные. Это был магнитофон с такими бобинами, который включался в начале разговора, и к нему подключались одновременно восемь-десять абонентов», – вспоминал он{64}.

Гольдштейн разъяснил, в чем заключается принципиальная разница между Западом и Россией в ведении прослушки. На Западе телефонная компания или провайдер сначала получает ордер, потом дожидается подтверждения личности абонента, и лишь затем начинает перехват. В России же компания понятия не имеет, кого и зачем прослушивают. «Они <спецслужбы> не доверяют операторам, – говорит Гольдштейн. – Вы должны обеспечить канал и возможность дистанционно вводить команды на подключение третьего абонента <то есть сотрудника ФСБ>. То есть в принципе по европейским стандартам оператор видит, кто в данный момент под контролем, по российским он не видит». Фактически российские спецслужбы требуют прямой бесконтрольный доступ ко всей проходящей информации. СОРМ и дает такой доступ.

Гольдштейн рассказал, почему спецслужбы так неохотно объясняли принцип действия системы. «Черный ящик», устанавливаемый у провайдера, был только ее частью. Провода, отходящие от устройства, вели ко второй его части, Пункту управления СОРМ, установленному в здании ФСБ. Его разрабатывали в обстановке строгой секретности в ведущих НИИ страны, под руководством ФСБ.

Гольдштейн ясно дал понять: переход от СОРМ-1, контролирующей телефонную связь, к СОРМ-2, контролирующей интернет, было делом не столь уж сложным. «Технически в СОРМ-2 нет ничего нового, – сказал он. – Чтобы перехватить данные, даже не нужно никакого специального оборудования, нужно просто зеркалить трафик». После встречи с Гольдштейном мы поняли, что СОРМ уходит корнями в советские методы телефонной прослушки. В «черном ящике» не было ничего принципиально нового, его просто модифицировали в соответствии с технологическими изменениями эпохи.

Впрочем, пазл все еще не складывался. Мы продолжали рыться в документах Минсвязи 1990-х, надеясь найти зацепки в виде имен или названий организаций. Вскоре мы наткнулись на имя Сергея Мишенкова, возглавлявшего в то время научно-технический отдел Минсвязи, – в некоторых документах он упоминался как куратор исследований СОРМ, проводившихся «по запросу и при финансовой поддержке» российских спецслужб. Ему по должности полагалось многое знать о СОРМ.

Андрей застал его на рабочем месте – в кабинете на четвертом этаже здания Центрального телеграфа. Приветливый, круглый и жизнерадостный, с растрепанными волосами, Мишенков оказался радиоэнтузиастом с юности и в качестве адреса электронной почты использовал свой радиопозывной. Его кабинет был завален сделанными еще в советские времена радиостанциями. Настоящий инженер, Мишенков посвятил карьеру развитию московской радиосети. В 1990-е Булгак позвал его в Министерство, наводить порядок в деятельности подведомственных Минсвязи научно-исследовательских институтов. За годы советской власти они привыкли к гарантированному госфинансированию, но Мишенков требовал быстрого результата. Им нужны были деньги, поиск которых был главной задачей Мишенкова. Так он оказался в истории с СОРМ: ФСБ была готова оплачивать научно-исследовательские работы по прослушке.

Как Мишенков объяснил Андрею, Центральный НИИС в Москве традиционно работал над междугородными телефонными станциями, поэтому им и поручили разрабатывать СОРМ для этих станций. Отделение в Санкт-Петербурге исторически разрабатывало местные телефонные станции, поэтому и занялось СОРМом для них. Когда появились сотовая связь, подключился третий институт – НИИ радио{65}. Их исследования должны были гарантировать ФСБ возможность следить за каждым соединением.

После враждебности, с которой встретил его Гусев, Андрей не слишком рассчитывал на то, что сможет многое узнать у Мишенкова. Но один факт он все же держал в голове: источник сказал, что настоящая история СОРМ могла привести его в место, о котором Мишенков пока не обмолвился ни словом, – в сверхсекретный НИИ КГБ в Кучино{66}.

«Кучино?» – спросил Андрей как будто между делом, когда речь зашла о происхождении «черных ящиков». К его немалому удивлению Мишенков утвердительно кивнул. Все другие институты, конечно, работали над технологией, но истинным местом рождения СОРМ были стены Кучинского НИИ в Подмосковье.

Этот институт был старейшим научно-исследовательским учреждением советских спецслужб, первые лаборатории открылись там в 1929 году. Среди сотрудников КГБ Кучино считалось легендой: здесь были придуманы уникальные технологи, например, прослушивания разговора в помещении при помощи считывания вибрации оконного стекла инфракрасным лучом. В сталинское время здесь использовался труд заключенных, в том числе Льва Копелева, который пробыл в Кучино с января по декабрь 1954 года. До сих пор Кучино (сегодня – Центральный научно-исследовательский институт специальной техники) тщательно охраняется, и даже инженеры здесь имеют звания ФСБ{67}.

Было очевидно, что дальше о СОРМ надо спрашивать в ФСБ, но найти там человека, готового говорить на такую тему, казалось практически невозможным. Многие годы ФСБ непроницаема для журналистов. Пресс-служба на Лубянке месяцами игнорирует запросы, поступающие от СМИ, их больше не беспокоит общественное мнение.

Анализируя документы, мы нашли в некоторых из них имя Андрея Быкова, заместителя директора ФСБ 1992–1996 годов в звании генерал-полковника. До этого он возглавлял ОТУ – оперативно-техническое управление КГБ. Именно Быкову 5 декабря 1991 года председатель КГБ Вадим Бакатин приказал передать американцам схемы прослушки нового здания посольства США в Москве{68}. В 1990-е подпись Быкова стояла на многих документах, связанных с СОРМ.

Покинув ФСБ, Быков в конце концов обнаружился в совете директоров крупной телекоммуникационной компании, выросшей из оператора правительственной связи СССР.

Андрей сначала попытался позвонить – неудачно, а потом отправил e-mail с номером своего сотового.

Через несколько часов раздался звонок. Андрей ответил, выслушал собеседника, потом повесил трубку. Он выглядел крайне удивленным.

– Что случилось? – спросила Ирина.

– Знаешь, кто звонил? Быков! – ответил Андрей. – Первый раз в жизни мне перезванивает генерал-полковник ФСБ!

– И что он сказал?

– Предложил встретиться. Сказал, что тема СОРМ – это не телефонный разговор.

Быков назначил встречу на десять часов следующего утра на Лубянской площади у памятника жертвам политических репрессий. «Там обычно в это время никого нет, и мы друг друга не пропустим», – сказал он Андрею и повесил трубку. Голос у него был резким, фразы короткими, и Андрей подумал, что затащить его в кафе вряд ли получится. Следующее утро выдалось дождливым. Андрей приехал на место встречи раньше времени, зашел в «Кофеманию», где купил чашку чая и чашку кофе на вынос, и поспешил к переходу.

Лубянская площадь имеет прямоугольную форму. На одной стороне стоит фешенебельный отель St. Regis Nikolskaya, на другой – «Детский мир», а за ним друг за другом идут три огромных здания ФСБ. По часовой стрелке сначала стоит так называемое «новое» здание ранних 1980-х, за ним – главное и самое знаменитое, в котором располагается штаб-квартира центрального аппарата Федеральной службы безопасности, еще дальше – угловое здание, построенное в середине 1980-х для вычислительного центра КГБ, ныне Центр информационной безопасности.

В южной части площади есть небольшой сквер, засаженный деревьями, прямо перед Политехническим музеем. Чтобы попасть в него, нужно пройти через подземный переход, так как сквер окружен постоянным потоком машин. В той его части, на которую выходят окна ФСБ, на пьедестале стоит большой необработанный камень. Его привезли в Москву из одного из Соловецких лагерей в октябре 1990 года и установили здесь, на Лубянке, в память жертв сталинских репрессий. Небольшое пространство перед монументом обычно пустует, заполняясь людьми лишь в один из дней октября, когда москвичи читают вслух имена репрессированных. Именно здесь Быков и предложил встретиться.

Когда Андрей вышел к камню из подземного перехода, он увидел невысокого сутулого человека, одетого в мешковатый серый костюм, который был ему явно велик. Седые, зачесанные назад волосы, впалые щеки, зонтик. Как Андрей и предполагал, пойти в кафе Быков наотрез отказался. Он также отказался пить принесенные чай и кофе. Не зная, что делать с бумажными стаканами, Андрей просто поставил их на скамейку рядом с памятником и предложил Быкову присесть. Тот снова отмахнулся: «Можем и походить». Следующий час они провели, кружа вокруг скамеек.

«Мой кабинет находился в новом здании», – сказал Быков, указывая зонтиком на корпус слева.

По образованию инженер, Быков учился на кафедре М6 (стрелковое оружие) Московского высшего технического училища им. Баумана. Через три года после окончания учебы его позвали работать в КГБ, в Оперативно-техническое управление, которое он в конце концов возглавил. В ранние годы существования управление курировало работу шарашек в Марфино и Кучино. Быков провел жизнь, разрабатывая новые виды вооружения и специальной экипировки.

В советские годы 12-й отдел КГБ, занимавшийся прослушкой, был за пределами полномочий Быкова, подчиняясь напрямую председателю Комитета. Главным критерием выбора начальника этого подразделения всегда была лояльность начальству, а не профессионализм. Но после августовского путча 12-й отдел включили в ОТУ, а Быков стал заместителем директора новой российской службы безопасности. Впрочем, такое положение дел просуществовало недолго. Вскоре 12-й отдел снова получил статус самостоятельного управления, теперь в ФСБ. Сегодня на гербе подразделения гордо восседает сова. Именно это управление курирует «черные ящики» СОРМ.

Быков рассказал Андрею, как в 1991 году его главной проблемой было вывести техническое оборудование КГБ из Прибалтики в Москву. Советский Союз развалился, а оборудование, с помощью которого КГБ осуществлял прослушку, производилось на двух заводах, «Коммутатор» и «Альфа», причем оба находились в Риге, столице независимой Латвии.

Когда он все вывез, ему пришлось отвечать на неудобные вопросы диссидентов и журналистов о том, как КГБ шпионил за собственными гражданами. Формально эта деятельность регулировалась приказом № 0050 от 1979 года, подписанного Юрием Андроповым. Но приказ содержал лишь одно ограничение: категорически запрещалось прослушивать партийных функционеров.

Быков предложил идею получения санкции на прослушку. Она предполагала существование некоего внешнего органа, которой мог бы одобрять слежку. Изначально спецслужбы продвигали идею, чтобы санкцию выдавала прокуратура, но в 1995 году решили остановиться на санкции суда{69}. Однако технический метод полного и неограниченного доступа ко всем средствам связи, разработанный в Кучино в 1980-е, было решено не менять.

На практике это означало, что спецслужбы будут получать санкцию суда, а делать все, что им заблагорассудится. Быков не собирался менять технологию прослушки. Это отличалось от американской процедуры, где правоохранительные органы отправляли запрос оператору связи на подключение к нужной линии после получения судебного ордера. Когда Андрей спросил, почему нельзя было позаимствовать американский опыт, Быков отмахнулся: «Да они тоже снимают информацию с серверов, и Ассандж это раскрыл, и это не вчера началось».

Чем больше кругов делали Быков с Солдатовым по скверику, тем яснее становилась ситуация. Получение разрешения суда – процедура, созданная Быковым, – ничего особо не значила и никому не мешала. Российские законы требовали от офицера ФСБ получить разрешение, но при этом он не должен был никому – и прежде всего оператору – его показывать. Он сам осуществлял перехват. Другими словами, методы СОРМ были прямо заимствованы из эпохи, когда никто не думал ни о каких разрешениях суда, – из советской практики телефонной прослушки.

Мы долго искали кого-нибудь, кто в свое время сидел в тех самых секретных комнатах КГБ на телефонных станциях за закрытой дверью, куда обычным сотрудникам АТС вход был категорически запрещен; в эпоху, когда сотрудники Кучино только начали придумывать технологию СОРМ. В конце концов, поиски привели нас в одно московское кафе, но снова оказалось, что добиться ответов очень непросто.

Это была женская работа – часами сидеть за столом со стойками с катушечными магнитофонами Uher Royal de Luxe, а затем с восьмиканальными магнитофонами, переделанными из видеомагнитофонов{70}. Женщины выглядели как обычные телефонистки, с наушниками наготове, сидя спина к спине в большой комнате, в которой даже был настоящий телефонный коммутатор. В ней также находились пара дежурных офицеров-техников, а женщины за столами на самом деле были не операторами, а «контролерами» 12-го отдела. Как правило, им присваивали звание прапорщика или младшего лейтенанта, и не они, а только офицер за коммутатором, тоже женщина, решала, какой номер поставить на прослушку.

Работа контролера была сравнительно несложной – убедиться, что все катушки находятся в рабочем состоянии, и поставить новую ленту, когда старая подойдет к концу. Иногда им могли приказать «осуществлять слуховой контроль», и тогда они надевали наушники и брали в руки рабочую тетрадь для записей. Каждая из них в обязательном порядке проходила курсы машинописи и стенографии. Их также учили запоминать около пятидесяти голосов и мгновенно определять, кто звонит{71}. За эту работу они получали приличные для советских времен 300 рублей в месяц (для сравнения, инженер зарабатывал около 180 рублей) и вполне реальный шанс полностью потерять слух через пятнадцать лет{72}.

Андрею удалось выйти на одну из таких женщин. Они встретились в кафе «Николай» на Старой Басманной, в двухстах метрах от ее новой работы, редакции прокремлевского сайта. За столиком в углу кафе сидела, испуганно поглядывая по сторонам, миниатюрная женщина чуть за 50, темноволосая, с карими глазами, в скромном деловом костюме. Ее звали Любовь. Андрей показал ей ее рапорт, обнаруженный им в книге о путче 1991 года, опубликованной в 1995 году небольшим тиражом{73}. В то время Любовь была старшим лейтенантом Комитета госбезопасности, «переводчиком специального назначения» в 12-м отделе.

Она подтвердила, что действительно работала в КГБ «контролером». В рапорте она написала, как на второй день путча прослушивала депутата Верховного Совета СССР Виталия Уражцева. Сторонник Ельцина, подполковник Советской Армии, Уражцев прославился после того, как в 1989 году вылетел из КПСС за свои идеи демократизации армии. Ранним утром первого дня путча его арестовали прямо на автобусной остановке и привезли в КГБ, где пытались выяснить, собирался ли он сопротивляться, и предлагали перейти на их сторону. Он отказался. Через несколько часов его отпустили. На следующий день его фамилия попала в список людей, чьи телефонные линии должен был прослушивать 12-й отдел КГБ.

Слушать его разговоры предстояло Любови. Выпускница лучшего вуза страны, она окончила геофак МГУ, затем работала специалистом по экономической географии и переводила с португальского, но вскоре ее позвали в КГБ, в 12-й отдел, на должность переводчика. Если Комитету нужно было подслушать португальцев, бразильцев или ангольцев, вызывали именно ее. В остальное время ей приходилось слушать всех, кто был интересен КГБ.

В дни путча КГБ интересовал депутат Уражцев. В январе 2015 года, сидя в московском кафе, Любовь с беспокойством смотрела на собственный рапорт, опубликованный в книге двадцатилетней давности. «Как это могло произойти? Это же наши внутренние дела, – сказала она. – Этот отчет должен быть засекречен». Она явно не знала, что сказать: в первой же строчке объяснений, написанных после провала путча, Любовь признавала, что 20 августа 1991 года принимала участие в «антиконституционной противозаконной операции» по прослушиванию телефонных переговоров депутата. Она написала, что готова нести ответственность, и даже выдвинула несколько предложений по реорганизации 12-го отдела. Возможно, тогда она действительно сожалела о том, что сделала.

«Что бы я там ни написала, я патриот!» – нервно заявила она. Мы оба знали, что в январе 2015 года ее критические слова о деятельности КГБ были совсем не ко двору. Андрей пытался уговорить ее встретиться еще раз. Но она так нервничала, что задержалась ненадолго – чтобы сказать, что считает сотрудников ФСБ лучшими людьми в стране, – а потом исчезла.

Из других источников мы узнали еще кое-что об истории прослушки в КГБ. Оказалось, что в ведении 12-го отдела находилось 164 точки контроля, разбросанные по всей Москве{74}. Магнитофоны крутились и в районных отделах КГБ, и в центральном пункте прослушки в Варсонофьевском переулке, и на городских телефонных станциях, на каждой из которых для контролеров КГБ были оборудованы специальные, скрытые от посторонних глаз помещения. Телефонные линии посольств иностранных государств прослушивались отдельно. Это называлось «объектовый контроль»: по каждому более-менее крупному посольству работала отдельная команда, сидевшая, как правило, в одном из соседних зданий. Кроме контролеров здесь всегда присутствовали оперативники – на случай, если кто-нибудь из списка подозрительных лиц решит позвонить в посольство и попросить о встрече, его можно было бы перехватить еще до того, как он подойдет к входу.

Всего до распада Советского Союза в 12-м отделе служили девятьсот человек в Москве и еще четыреста в Ленинграде.

Но количество не обеспечивало эффективности. Одновременно отдел мог прослушивать не больше 300 телефонных линий в Москве. За сутки работы удавалось сделать в среднем от восьми до одиннадцати часов записей, при этом на расшифровку одного часа записи уходило семь часов работы контролеров. Существование 164 точек было скорее симптомом слабости системы, а не признаком ее могущества. Посвященным было понятно, что такое количество точек контроля было необходимо из-за плохого качества связи и неоднородности московских телефонных станций, некоторые из которых работали еще с дореволюционных времен. Подземные коммуникации находились в ужасающем состоянии, и иногда было физически невозможно подключить линию к центральному пункту прослушивания.

В ходе расследования оказалось, что многие технологии КГБ вынужден был заимствовать из Восточной Германии. Министерство госбезопасности ГДР, или Штази, начало работать над собственной системой перехвата телефонных разговоров, Systema-A, еще в 1956-м{75}. К концу 1960-х Штази представила более эффективную централизованную Centrales Kontrollsystem, или СЕКО, окончательный переход на которую произошел в 1973-м. Благодаря ей спецслужба могла прослушивать централизованно 4000 телефонных номеров из 8 миллионов, зарегистрированных в стране. В начале 1980-х система была усовершенствована еще раз – до СЕКО-2. В СЕКО-2 использовались магнитофоны марки Elektronik, созданные специально для Штази, которая была единственной в Восточном блоке спецслужбой, имеющей магнитофоны, разработанные специально для нее. Центральные базы CEKO-2 располагались в 15 окружных управлениях и отделах Штази. В одном Восточном Берлине находились 18 станций СЕКО-2. Центральная точка на Франкфуртер Аллее была оборудована четырьмя огромными телекоммуникационными стойками с 1100 контрольными точками, там же были оборудованы 20 индивидуальных постов в отдельном помещении для работы офицеров-контролеров. Специальные кабели соединяли станции СЕКО-2 с коммутационной панелью ближайшей телефонной станции, так что «контролеры» Штази могли слушать все разговоры напрямую. Это было возможно благодаря тому, что подземная коммуникационная система, созданная еще при Гитлере, сохранилась, уцелев даже во время боев за Берлин в 1945 году.

КГБ пытался скопировать систему Штази, завидуя уровню ее технического совершенства. Многие годы за отношения с секретной службой Восточной Германии отвечал генерал-майор КГБ Николай Калягин. Он работал по этому направлению 12 лет, сначала как начальник станции КГБ в Бонне, затем как руководитель отдела, курирующего сотрудничество со Штази. Нам удалось найти его домашний телефон. Когда мы позвонили, трубку поднял сам Калягин.

Он подтвердил, что несколько его офицеров-техников действительно работали в Берлине на постоянной основе: в КГБ всегда интересовались немецкими ноу-хау в деле перехвата информации. Один из наших источников, работавших в Германии в 1980-х, подтвердил эту информацию.

«Мы правильно понимаем, что контроль над телефонными линиями в Берлине был организован лучше, чем в Москве, – спросили мы Калягина, – и что немцы порой превосходили нас в технологиях телефонной прослушки?» «Да, вы правильно понимаете», – ответил Калягин.

У Штази было то, в чем так нуждался КГБ, – централизованная система дистанционного прослушивания телефонных переговоров.

СОРМ был разработан как раз для того, чтобы восполнить этот пробел: создать подобную систему сначала в столице, а потом и во всей стране. К моменту развала СССР КГБ еще работал над СОРМ, но не успел закончить. Через несколько лет этой задачей занялась новая российская спецслужба, Федеральная служба безопасности.

В один из дней лета 2014 года Андрей вошел в высокое здание М-9 на улице Бутлерова, чтобы своими глазами увидеть, как обмениваются трафиком российские провайдеры. Всего 10 лет назад тогда единственная в стране точка обмена, MSK-IX, ютилась в уголке на двенадцатом этаже этого здания. Сейчас она занимала семь этажей, заполненных сотнями и сотнями телекоммуникационных стоек с оборудованием.

На каждом этаже вход в зал преграждает тяжелая металлическая дверь, к каждой требуется своя карточка доступа. У сопровождающего Андрея инженера был пропуск от восьмого этажа. Открыв тяжелую металлическую дверь, Андрей тихо вошел в небольшую комнату, всю уставленную телекоммуникационными стойками. В одной из них он увидел черный ящик с пучком отходящих от нее проводов и несколькими лампочками на панели. На ней было написано «СОРМ». Андрею сказали, что мигающая зеленая лампочка означает, что у ребят из ФСБ, сидящих здесь же, на восьмом этаже, есть чем заняться.

Лампочка мигала.

В 1998–1999 годы Левенчук сделал все, чтобы привлечь внимание общественности к СОРМ, но оказалось, что никто из крупных провайдеров не собирается оказывать сопротивление. И Левенчук зарекся заниматься политикой. Он проиграл битву против СОРМ, и проиграл ее новому директору ФСБ. Его звали Владимир Путин.