Глава 3 Башня Мерлина

Провал ГКЧП освободил советских граждан от тотального контроля компартии. К декабрю 1991 года СССР фактически перестал существовать. Это было странное время: старые советские правила уже перестали действовать, а новые, демократические, еще не были сформулированы. В какой-то момент КГБ даже начал водить экскурсии по собственной штаб-квартире, демонстрируя себя иностранным туристам словно реликт древней эпохи. Иностранцы хлынули в Москву и другие крупные города России, по всей стране расцвел частный бизнес, и в каждой подворотне начали появляться совместные предприятия, открытые на деньги зарубежных инвесторов.

Но свобода принесла нечто, к чему оказались не готовы те, кто вырос в теплице советского патернализма, – свободу выбора. Даже прозападно настроенные предприниматели, желавшие развивать компьютерные и сетевые технологии, чувствовали себя не в своей тарелке.

Министр связи Владимир Булгак – тот, кто в дни путча доставил мобильный радиопередатчик во внутренний двор Белого дома, – столкнулся с множеством проблем, как только избавился от контроля союзного Министерства. Он принял дела в том же здании Центрального телеграфа, в котором до него работал Кудрявцев. Вскоре ему пришлось заняться тем, что столько лет изводило Кудрявцева{42}, – отвратительной междугородней и международной связью.

Новому русскому бизнесу требовалось много хороших линий связи, чего существующая инфраструктура дать не могла: к 1991 году в стране функционировало лишь две тысячи двести международных каналов, доставшихся от СССР.

Булгак собирался проложить трансроссийские линии связи, чтобы соединить страну с внешним миром, – проект, о котором мечтали поколения советских связистов. Он хорошо понимал, что без иностранных инвестиций добиться этого невозможно, поэтому убедил президента Ельцина дать ему право подписывать гарантии по выплате кредитов к договорам. Затем он пригласил Японию и Данию принять участие в проекте. Благодаря им по России протянулись магистральные линии: радиорелейная линия от Санкт-Петербурга до Владивостока и оптоволоконный кабель от Санкт-Петербурга до Копенгагена, которые соединили страну с международными центрами связи в Северной Европе. Кроме того, связисты проложили оптоволоконный кабель до поселка Джугба на Черном море в Краснодарском крае, а от Джубги, по дну Черного моря, через Босфор и Дарданеллы вышли на Палермо, в Южную Европу. Оптоволоконный кабель от Владивостока через Находку в Токио и Сеул дал современную связь с Азиатским регионом.

На это ушло два с половиной года и 520 млн долларов. Из них большую часть – 500 млн – дала Япония, остальное – Дания. Булгак взял кредиты на семь лет, а рассчитался за три года. «Спрос пошел очень большой. Мы рассчитывали, что эти линии будут полностью загружены через пятнадцать лет. Они загрузились за пять лет полностью», – вспоминал Булгак{43}. Позже он скажет Николаю Рыжкову, бывшему премьеру горбачевского правительства: «Ты знаешь, во сколько мне это обошлось? 520 миллионов долларов. Всего. Ты был премьером в советские времена, для тебя были эти 520 миллионов – да ничего, за запятой. Что ж ты этого не мог сделать?» Ответить на это Рыжкову было нечего{44}.

Булгаку удалось увеличить количество международных линий в тридцать раз, до шестидесяти шести тысяч, и каждая была цифровой.

Но одни кабели без модернизации телефонных станций не могли решить проблему. «Встал вопрос: на чем жить дальше? Наша промышленность по производству цифровых станций, к сожалению, отстала от Запада к тому времени на 20–25 лет, – вспоминал Булгак. – Ну, и пришли к выводу, что наша промышленность их не догонит в обозримом будущем. А значит, мы должны покупать. Стали строить станции. Станции были, но нужно было это хламье старое выкинуть и поставить новые, цифровые». В следующие три-четыре года все российские междугородние станции получили новейшее цифровое оборудование, произведенное на Западе. К 1995 году инфраструктура связи в России была полностью обновлена и стала соответствовать мировым стандартам.

В то же время ученые Курчатовского института боролись с другими проблемами. Обслуживание открытой телефонной линии с Финляндией обходилось примерно в 20 000 рублей в месяц – скромный советский автомобиль, для сравнения, стоил около 45 000. Откуда простым инженерам и физикам взять такие деньги, чтобы поддерживать свое детище на плаву? Они были типичными учеными, воспитанными в советской системе, хотя и видели все ее изъяны и недостатки. В СССР частное предпринимательство долгие годы находилось вне закона, поэтому они совершенно не представляли, как вести бизнес. Сотрудники, оставшиеся в Курчатовском институте, постоянно спорили с бывшими коллегами из «Демоса» о том, как сделать сеть рентабельной.

В декабре 1991 года, когда советский флаг перестал развеваться над Кремлем, Вадим и Полина Антоновы, работавшие в «Демосе» со дня его появления, уехали из страны в Калифорнию, в Беркли{45}.

В конце концов пути двух команд разошлись. Кооператив «Демос», располагавшийся на Овчинниковской набережной, превратился в одноименную компанию, поставляющую услуги по доступу к Сети, в первого российского интернет-провайдера. Одно из его подразделений занялось продажей персональных компьютеров – крайне прибыльным бизнесом в России начала 1990-х. Вырученные средства пустили на финансирование провайдерских услуг.

Весной 1992 года команда Алексея Солдатова занялась преобразованием «Релкома» в открытое акционерное общество – компанию, управляемую собственными акционерами. Среди основателей числился Курчатовский институт, председателем совета директоров стал Велихов. Солдатов, сохранивший пост директора вычислительного центра, был избран президентом, а Валерий Бардин занял пост его заместителя и директора по развитию. Вместе они хотели создать компанию, которая предоставляла доступ в интернет на национальном уровне.

Но в 1992 году мало кто знал о законах рынка и правилах, по которым развивается частный бизнес.

Одним из тех, кто знал об этом больше других, был ростовский инженер Анатолий Левенчук, одержимый идеей свободного рынка либертарианец, недавно переехавший в Москву. Невысокий, энергичный, всегда экстравагантно одетый, Левенчук в 34 года был, пожалуй, самым информированным экспертом по рынку ценных бумаг.

Интернет он освоил рано, зимой 1990–1991 годов. Неукротимая энергия Левенчука как магнит притягивала к нему десятки энтузиастов, воодушевленных разными бизнес-идеями, часть из которых была связана с компьютерными сетями. Всем им Левенчук задавал два вопроса: могут ли они немедленно подключиться и подключена ли их сеть к IBM-овской VNET? (В те времена интернет представлял собой совокупность сетей, и VNET, основанная на технологиях IBM, была одной из них{46}.) Обычно ему отвечали, что запуск сети состоится через несколько месяцев, а подключение к VNET невозможно в принципе. На этом общение заканчивалось, и энтузиаст исчезал. Наконец кто-то порекомендовал ему человека, способного ответить «да» на оба вопроса. Так Левенчук получил домашний телефонный номер Бардина из «Релкома». Он позвонил тем же вечером. Бардин подтвердил, что «Релком» имеет выход на VNET, но при этом признался, что понятия не имеет, как продать Левенчуку заветный доступ. В сделке, по сути, не было ничего сложного: физики просто не знали, как написать контракт. Левенчук помог составить договор, и зимой 1991 года получил релкомовский электронный почтовый адрес – один из первых ста пятидесяти в стране.

Левенчук приехал в офис «Релкома», для которого Солдатов предусмотрительно нашел помещение неподалеку от Курчатовского института. Левенчук объяснил Солдатову, как составить план развития новой компании. Проект заинтересовал «Ринако», российскую инвестиционную компанию, которая вложила в «Релком» несколько десятков тысяч долларов, а в обмен получила долю собственности. Левенчук вошел в совет директоров. Солдатов также попросил стать его консультантом. Первое, что посоветовал Левенчук, – искать инвесторов на Западе: серьезные зарубежные инвестиции позволили бы «Релкому» расширить долю на нарождающемся рынке интернет-услуг.

Но Солдатову не давал покоя все тот же проклятый вопрос: где взять деньги? Все понимали, что интернет-рынок должен быть огромным. Но что с этим делать, было не совсем понятно. В 1992 году на рынок вышел третий провайдер, «Совам Телепорт», компания миллиардера и филантропа Джорджа Сороса, получившая мощную поддержку британской телекоммуникационной корпорации Cable & Wireless, ставшей ее соучредителем. Новичок почти сразу захватил треть рынка. «Демос» тем временем получал прибыль с продажи персональных компьютеров. Перед Солдатовым стоял вопрос, на который у него не было ответа: как превратить «Релком» в успешный бизнес?

Благодаря Булгаку Россия получила связь с внешним миром, но было еще кое-что, в чем отчаянно нуждались российские интернет-пользователи. Горизонтальная структура Сети подразумевала наличие общих точек, через которые провайдеры смогли бы обмениваться трафиком своих сетей. Кроме того, требовалось срочно улучшить качество связи с Западом, так как большинство трафика в те дни сначала уходило в западные страны, а потом возвращалось. И хотя Булгаку удалось наладить работу 66 000 цифровых линий, внутреннее подключение было делом проблематичным и не всегда надежным.

В 1995 году «Релком», «Демос» и сеть Московского государственного университета пришли на старейшую в Москве станцию М-9 – ту самую, которая еще в 1980-м обеспечивала Олимпиаду необходимым международным соединением. Провайдеры просили о помощи.

Михаил Елистратов, пришедший на М-9 в то же время, объяснял: «Вокруг Москвы проложено кольцо междугородних телефонных кабелей, и на нем сидит М-9 вместе с некоторыми другими станциями вроде М-10 или М-5. От них уже идут лучи на запад, восток и так далее. Тогда, в 1995-м, это были еще медные и очень толстые подземные кабели, которые соединяли станции по направлениям: если вам был нужен Новосибирск, вы подключались к М-10 на Сущевском Валу, если какой-нибудь город на западе страны – к М-9 на улице Бутлерова». Тот факт, что М-9 работала на западное направление, а оборудование на ней стояло сравнительно новое, предопределил ее выбор как будущей точки обмена российским интернет-трафиком{47}.

«Релком» на тот момент уже держал на М-9 несколько модемов, соединявших его с Курчатовским институтом по медному кабелю, и главный инженер станции, Владимир Громов, согласился отвести под нужды интернет-провайдеров двенадцатый, последний этаж здания. «Все началось на двенадцатом этаже, даже первая в Москве сотовая связь: все хотели быть как можно ближе друг к другу», – вспоминал Елистратов.

Этот союз, заключенный на двенадцатом этаже М-9, стал первой в России точкой обмена трафиком и получил имя MSK-IX, а Елистратов стал ее главным инженером. Вскоре здесь появился собственный штат сотрудников, для которых на этом же этаже, между телекоммуникационными стойками, расставили рабочие столы. Инженеры работали на организацию, известную как РосНИИРОС[1], аффилированную с Курчатовским институтом.

Скорость значила для Булгака все. Торопясь обновить оборудование, он закупал его за границей, в обход старых советских заводов, которым приходилось закрываться без заказов. Булгака их судьба интересовала мало. Но была организация, интересы которой он вынужден был учитывать, – в начале 1990-х она была известна как Министерство безопасности, прямой наследник КГБ. Министерство унаследовало от предшественника древнюю аналоговую систему прослушки. Первый же визит на Лубянку Булгак начал с разговора о модернизации телефонных линий. «Я сказал им, что мы избавляемся от старых аналоговых линий, меняем их на современные цифровые. Спросил, понимают ли они, о чем я говорю. Ответили, что понимают», – вспоминал Булгак. Затем он спросил, готово ли Министерство установить цифровое оборудование для перехвата звонков. В ответ его попросили закупить на Западе телефонные станции со встроенным «полицейским блоком». «Мы закупили. Они их забрали, – рассказывал он. – Что они потом с ними делали, понятия не имею». Во время встречи с министром безопасности он настаивал, что модернизацию надо провести как можно скорее. «Вы за нами успеете? – спросил он. – Если нет, просто скажите, и мы притормозим».

«Не придется, – ответил министр. – Мы от вас ни за что не отстанем».

22 июня 1992 года вышел секретный приказ, подписанный всеми спецслужбами, имеющими право на прослушку, который определил порядок перехвата телефонных звонков и почтовой переписки. Через два дня Булгак подписал приказ, обязав связистов дать Минбезопасности доступ ко всем необходимым коммуникационным кабелям и точкам коммутации и предоставить спецслужбам служебные помещения на узлах связи{48}. В свой очередной визит на Лубянку Булгак задал тот же вопрос: «Вы за нами успеваете? Может, нам стоит притормозить?», – и получил тот же ответ: «Нет, у нас все в порядке».

На деле же секретные службы плелись далеко в хвосте.

Ельцин надеялся, что смена политического строя, произошедшая после развала СССР, принесет и изменения в идеологии спецслужб. Он хотел, чтобы они представляли собой скорее российский вариант западных разведывательных ведомств, нежели обновленную версию советского КГБ, в сферу деятельности которого входили и контрразведка, и шпионаж, и контроль государственных границ. В 1991 году КГБ был разделен на несколько независимых друг от друга спецлужб. Главный наследник Комитета госбезопасности, сначала названный Министерством безопасности, а затем Федеральной службой контрразведки (ФСК), должен была заниматься противодействием шпионажу и борьбой с терроризмом. В 1995-м его переименовали в Федеральную службу безопасности – ФСБ. Бывшее Первое главное управление было преобразовано в Службу внешней разведки (СВР). Подразделение КГБ, занимавшееся электронной прослушкой и шифрованием, превратилось сначала в Комитет правительственной связи, а потом в Федеральное агентство правительственной связи и информации (ФАПСИ). Управления, ответственные за подземные коммуникации, охрану партийных лидеров и контроль над государственными границами, стали независимыми службами.

Менялись аббревиатуры, но, как мы писали в 2010 году в книге «Новое дворянство», смена литеры «К» в аббревиатуре ФСК на литеру «Б» в аббревиатуре ФСБ была не просто символическим шагом. Обновленной службе дали широкий мандат на обеспечение «безопасности» в новой России{49}. ФСБ вернула следственное управление, потерянное после реформы КГБ, и снова стала действовать как правоохранительный орган и спецслужба одновременно.

5 июля 1995 года Ельцин своим указом еще больше расширил полномочия ФСБ в области слежки. При этом надзор за деятельностью ФСБ могла осуществлять только Генеральная прокуратура. Впрочем, и она была ограничена в полномочиях{50}.

Спецслужбы постоянно реформировали, но их сотрудники не слишком хорошо понимали свою новую миссию. Главная задача КГБ – защита партийного государства – очевидно утратила актуальность, но идеологический вакуум оставался незаполненным. Тем не менее к 1995 году спецслужбы вступили в яростную конкурентную борьбу, навязанную системой, созданной Ельциным в надежде держать их под контролем, – системой, основанной на соперничестве спецслужб. Ельцин, получив очередной доклад директора ФСБ, сравнивал его с докладами руководителей других агентств. Это не было похоже на работу спецслужб в современных демократических государствах, а скорее напоминало интриги при дворе восточного падишаха или Наполеоновскую Францию, где несколько тайных полиций шпионили друг за другом.

Приближались президентские выборы 1996 года, на которых Ельцину предстояло иметь дело с сильным противником – лидером КПРФ Геннадием Зюгановым. Спецслужбы предлагали разные планы сохранения президента у власти, не имевшие ничего общего с демократическими процедурами. ФСБ и Служба безопасности президента, которой руководил Александр Коржаков, советовали отменить выборы, но пойти на это Ельцин не мог. У ФАПСИ был сильный козырь – Агентство контролировало информационную систему ГАС-«Выборы», собиравшую данные о результатах со всех избирательных участков.

В «Релкоме» тем временем назревали противоречия: Солдатов и Бардин постоянно спорили, не зная, как развивать компанию. В конце концов Бардин покинул команду. Солдатову предстояло самостоятельно выбирать направление, в котором двинется «Релком».

2 февраля 1995 года на вечеринке в Курчатовском институте, устроенной коллегами в честь дня рождения Велихова, ему было сделано серьезное предложение. Директор ФАПСИ, 55-летний Александр Старовойтов, невысокий, крепко сбитый и напористый генерал, в присутствии Велихова предложил Солдатову стать его советником. Старовойтов пояснил, что его задачей будет создание защищенной сети для бизнеса, поэтому агентству нужен опыт и навыки сотрудников «Релкома». Для новой сети «Релком» сможет использовать шифровальные средства ФАПСИ. Солдатов не раздумывая согласился.

Через два месяца, в апреле, Ельцин подписал декрет, запрещающий использовать шифровальные средства, не прошедшие сертификацию в ФАПСИ, и разрабатывать такие средства без лицензии ФАПСИ. Тем самым рынок шифровальных средств оказался под контролем Агентства, занимающегося производством и продажей собственных шифровальных систем. В подобном подходе, когда государственное учреждение использует свой административный ресурс для получения прибыли, не было ничего нового и удивительного: в России того времени не существовало четких правил на этот счет. За предложением Старовойтова стояли понятные мотивы: ФАПСИ стремилось обзавестись собственной сетью, а заодно и заработать на профессионализме команды «Релкома».

Солдатов был одним из тех курчатовцев, кто создавал первые сети в стране и презирал старую советскую гвардию на излете существования СССР. Но времена изменились. Солдатов искренне поддерживал Ельцина и верил, что новое государство не может обойтись без спецслужб. ФАПСИ было предано Ельцину, и Солдатов не видел в нем угрозы. Кроме того, с государством изменилась и риторика генералов: они вдруг научились говорить на языке деловых контрактов и сделок. Солдатов был абсолютно уверен, что всегда сумеет с ними договориться. Он хорошо помнил, как спецслужбы пришли к нему с требованием распечатывать все сообщения, проходящие через «Релком». Ему было достаточно сказать: «Не проблема, только сначала дайте мне сотни три принтеров и парочку ангаров под хранение распечаток», – чтобы от них избавиться.

В начале 1990-х кабели и телефонные станции заботили Минсвязи и Булгака куда больше, чем перспективы развития интернета. ФАПСИ было единственным государственным учреждением, всерьез заинтересовавшимся Сетью, и это, конечно, не могло не повлиять на решение Солдатова. Так «Релком» обрел покровителя, и им была спецслужба.

Левенчука новость не обрадовала. «Я до сих пор считаю это решение одной из самых больших своих неудач, – вспоминал он. – У меня не получилось донести до них, что брать деньги у государства – плохая идея».

В апреле 1995 года Сергей Пархоменко, репортер газеты «Сегодня», готовил горячий материал.

В 31 год он уже был известным политическим журналистом: в начале месяца Пархоменко в своей статье назвал Государственную думу балаганом и балом шутов за принятие абсурдных, по его мнению, законов. В ответ оскорбленные депутаты направили обращение в Судебную палату по информационным спорам при президенте, что только увеличило популярность журналиста{51}. Его карьера шла в гору: только что владелец «Сегодня», медиамагнат и один из первых российских олигархов Владимир Гусинский, предложил ему стать главным редактором нового еженедельника – журнала «Итоги».

Крупный и высокий, с черными как смоль волосами и бородой, Сергей Пархоменко всегда говорил экспрессивно, и его манера мало кого оставляла равнодушным. Он не был журналистом-расследователем, но история, которую он хотел опубликовать, могла иметь серьезные последствия – она описывала растущее влияние Службы безопасности президента, возглавляемой Коржаковым, на политическую ситуацию в стране.

Пархоменко попытался опубликовать статью в своей газете «Сегодня», но наткнулся на сопротивление заместителя главного редактора, который, толком ничего не объяснив, отложил ее «на потом».

В то время правительство Ельцина увязло в первой чеченской войне, которая вместо короткой победоносной операции в мятежной республике превратилась в затяжную, кровопролитную кампанию. Телеканал Гусинского НТВ критически освещал происходившее на Кавказе, и это не нравилось Кремлю. В декабре сотрудники Cлужбы безопасности Коржакова остановили кортеж автомобилей, в котором ехали охранники Гусинского, около его офиса, прямо напротив Белого дома, и грубо их задержали (история стала известна как «операция "Мордой в снег"»). Узнав о случившемся, бизнесмен предпочел на время уехать в Лондон. Именно поэтому в редакции колебались, не зная, к каким последствиям может привести публикация.

Генерал Коржаков считался зловещей фигурой в Кремле. Удивительная узость взглядов уживалась в нем с безудержным честолюбием. Свою карьеру он начал в 9-м управлении КГБ, охранявшем партийных бонз. Он был безоговорочно предан Ельцину и не покинул его даже тогда, когда Ельцин вышел из компартии, а самого Коржакова уволили из КГБ. В 1991-м, в дни путча, его телефон тоже оказался в списке Калгина на прослушку. В награду за преданность Ельцин сделал его главой своей службы безопасности. Коржаков считал методы спецслужб универсальными, применимыми в любой области, будь то экономика или политика. Он хотел превратить свою службу в могущественную организацию, влияющую на политику, контролирующую министров и российских олигархов. Из кабинета в Кремле он пытался влиять на самые важные в стране деловые переговоры и контролировать все сферы политической жизни.

Но Пархоменко потратил много времени на свое расследование и сдаваться не собирался. В раздражении от молчания «Сегодня» он отправился в популярные тогда «Известия». «Я предложил им свою историю, и они согласились ее напечатать, – вспоминал Пархоменко. – Даже сверстали ее на разворот». Впрочем, вскоре оказалось, что и «Известия» не торопятся ее публиковать. У Пархоменко собиралась целая коллекция сверстанных статей – первая для «Сегодня», вторая для «Известий», и ни одна не пошла в печать.

Поскольку атмосфера в стране была неопределенной, а расследование затрагивало очень чувствительную тему, Пархоменко решил спрятать фактуру для статьи в надежное место на случай, если спецслужбы этим заинтересуются. Пархоменко подрабатывал на агентство France Press и поэтому пришел c документами и записями в их московский офис. В небольшой комнате, отданной под бухгалтерию, хранились личные файлы работающих на агентство корреспондентов. Сославшись на то, что ему нужна его папка, он незаметно засунул в нее материалы расследования. «Я подумал, что никому в голову не придет искать информацию о президентской службе безопасности в офисе AFP», – с улыбкой вспоминал Пархоменко{52}.

В конце апреля он решил обратиться в «Московские новости».

Редакция находилась на Пушкинской площади, на крыше здания красовался логотип газеты. Изначально еженедельник запустили для советской пропаганды накануне Олимпиады-80, но в перестройку содержание «Московских новостей» кардинально изменилось: главный редактор Егор Яковлев превратил газету в самое популярное в стране демократическое издание. В конце 1980-х в день выхода свежего номера у стендов напротив входа в редакцию собирались толпы москвичей – читать вывешенные там газетные полосы и обсуждать прочитанное. К середине 1990-х популярность, а вслед за ней и влиятельность «Московских новостей» пошла на спад, но газета осталась уважаемым изданием.

Пархоменко направился прямиком на второй этаж, в кабинет главного редактора Виктора Лошака{53}. Прочитав статью, Лошак тут же вызвал своего заместителя и редактора отдела политики{54}. На этот раз редакторы не колебались: статья должна быть немедленно напечатана. В коллекции Пархоменко появилась еще одна верстка, теперь от «Московских новостей». Только на этот раз статья пошла в печать. Расследование вышло в двух частях под заголовком «Башня Мерлина»{55}.

«Башня Мерлина» подробно описывала атмосферу страха и подозрительности, воцарившуюся в Белом доме, Кремле и на Старой площади, в здании президентской администрации. «О безмолвных переговорах записками только ленивый теперь не расскажет, – писал Пархоменко. – Хотя что может быть подозрительнее: пришел к начальнику посетитель, и вот они два часа молча сидят друг против друга, сопят, скрипят перьями.

– Позавчера прихожу я… (пишет фамилию, показывает бумажку). Вот к этому… И спрашиваю… (пишет, что спрашивал). А он мне… (пишет). А я тогда… (пишет). Дальше, он вызывает этого вот… (пишет). Говорит ему… (пишет). Ну, тот и отвечает… (пишет, потом собирает все бумажки, рвет, поджигает в пепельнице). Понятно?

Понятно. Как не понять. Я ведь ничего не выдумал в этой стенограмме».

Пархоменко описал, в какой параноидальной обстановке проходили его встречи с высокопоставленными контактами: «Еще с двумя давними знакомыми я как-то за вечер дважды обошел по периметру весь Белый дом. Не то что присесть, к стенке привалиться нельзя. Почему-то считается, что, если идти достаточно быстро, "эти там" не успевают переключать микрофоны, развешанные, разумеется, по всему коридору».

КГБ умер, но прошло несколько лет, и паранойя снова вернулась в кабинеты и коридоры власти. «Другой при моем появлении схватил два карандаша и засунул в замочную скважину большого несгораемого шкафа в углу кабинета: видимо, был уверен, что там телекамера», – писал Пархоменко.

Публикация «Башни Мерлина» стала поворотным моментом, показав, насколько сильное влияние имеют на Ельцина спецслужбы. Воспоминания о Советском Союзе были еще свежи, и мало кому нравилась, что контроль над информацией и практика прослушки возвращается в политическую жизнь страны, которая пыталась жить по демократическим правилам.

Коржаков встретил статью молчанием, и вскоре Пархоменко забрал материалы из своей папки в офисе AFP. После выборов 1996 года Ельцин уволил Коржакова, но в самой системе это мало что изменило: в коридорах власти продолжалась подковерная борьба. Ельцина – с его проблемами со здоровьем и алкоголем – окружали все те же люди: члены семьи, чиновники и олигархи. Каждый из них тянул в свою сторону. Однако многим казалось, что победа Ельцина на президентских выборах 1996 года гарантирует хотя бы то, что страна никогда не вернется в тоталитарное советское прошлое.

Той весной мы пришли работать в редакцию газеты «Сегодня». Андрею было двадцать, Ирине – двадцать один. Став репортерами, мы верили, что это лучшее, что могло с нами случиться. Мы знали, что Гусинский пытается делать «Сегодня» по образцу американской The New York Times и собрал в ней самых влиятельных либеральных журналистов: Сергея Пархоменко, Михаила Леонтьева, Татьяну Малкину и, конечно, Ольгу Романову. В свои неполные тридцать Романова, которая сейчас известна больше как одна из организаторов протестного движения и глава «Руси Сидящей», поражала всех своей скоростью. Она врывалась в кабинет подобно урагану, за несколько часов успевала отредактировать все материалы отдела экономики, написать собственную, сделать десяток телефонных звонков и умчаться на интервью.

Редакция газеты «Сегодня» на Ленинградском шоссе в крыле огромного серого здания Московского авиационного института казалась нам окном в новый, вестернизированный мир. Белые стены, черные столы с блестящими «Макинтошами» – все это так контрастировало с советским стилем старых московских редакций со стенами, обшитыми деревянными панелями, хлопающими металлическими дверьми и пневмопочтой.

Ирина начала работать в «Сегодня» на три месяца раньше Андрея и писала статьи о городской политике всемогущего московского мэра Юрия Лужкова. Многие из наших коллег были чуть старше нас. Андрею Григорьеву, редактору отдела, в который попал Солдатов, исполнилось 26, и он считался серьезным, опытным журналистом. Он расследовал деятельность крупных банков, и редколлегия, опасаясь за его жизнь, отправила Григорьева на несколько месяцев в Европу. Мы оба восхищались храбрыми репортажами Маши Эйсмонт, работавшей в Чечне. В 21 год она уже была военным корреспондентом.

Кроме «Сегодня», Андрею предложили работу в правительственной «Российской газете». Когда он пришел на собеседование, заместитель главного редактора, строгая дама лет пятидесяти, сухо описала его будущее: через три года он мог рассчитывать на проездной на метро и журналистское удостоверение, в котором будет написано «Администрация президента», – отличный повод для гордости, сказала она. В чем будет заключаться будущая работа, она не сообщила, ограничившись обещанием, что Андрея припишут к разделу городских новостей. Это отличалось от «Сегодня», где Солдатову немедленно дали собственную тему – информационные технологии. Он понял, что сможет сам определять, что пишет газета на такую модную и перспективную тему. (Отец, впрочем, его восторга не разделял, а после выхода статьи, критикующей ФАПСИ, потребовал «уйти с его поля». После этого случая они не разговаривали друг с другом несколько месяцев.)

Стать журналистом в 1990-е, кроме прочего, означало резко повысить свой социальный статус. Через несколько месяцев после начала работы нам стали платить зарплату, которая была куда больше, чем получали, например, родители Ирины в НИИ. Молодые, без семейных обязательств, журналисты заполняли бары, открывавшиеся по всей Москве, выпивали и говорили исключительно о работе. Однажды кто-то принес учебник по журналистике агентства Reuters в паб Jack Rabbit Slims, располагавшийся в соседнем здании с редакцией «Коммерсанта». Полночи ушло на споры о различиях между западной и российской журналистикой.

Через полгода Андрей сдавал свой первый по-настоящему важный материал. В нем говорилось о системе управления базами данных, установленной в штаб-квартире ФСБ на Лубянке. Источник поделился информацией о том, что технологии Oracle, некогда входившие в запретный список экспортных продуктов США (во время холодной войны глава Oracle Ларри Эллисон говорил, что его технологии попадут в Россию только в боеголовках баллистических ракет), ФСБ использовала для создания Объединенного банка данных спецслужб СНГ. Перед самой публикацией в редакцию позвонил офицер ФСБ и гневно потребовал убрать статью. На его угрозы, впрочем, никто не обратил внимания, и материал Андрея появился на первой полосе.

Спустя полтора года Ирина подошла к главному редактору и попросила перевести ее в отдел происшествий. Изумленный редактор попытался ее отговорить и предложил отдел политики. Но Ирина настаивала, полагая, что именно чрезвычайные ситуации – лучший опыт для журналиста. Так оно и было.

На пятом этаже редакции в просторной комнате постоянно крутилось около десятка репортеров, кто-то висел на телефоне, кто-то вычитывал ежедневную сводку происшествий по городу, позаимствованную у дружески настроенных милиционеров, на подоконнике хрипел радиосканер, настроенный на милицейскую частоту, а в ящике стола лежал дежурный фотоаппарат на случай срочной командировки. Входившие в комнату коротко стриженные репортеры обнимались при встрече – часть ежедневного ритуала. Среди них были отставной пограничник КГБ, бывший милиционер и даже пара 16-летних школьников. Одного из них привел в редакцию отец-милиционер, озабоченный криминальными наклонностями сына (вскоре у него открылся талант криминального репортера). Вторым был сын Сергея Пархоменко. Некоторые репортеры предпочитали подписывать статьи псевдонимами. Бывало, что одним и тем же именем пользовались сразу несколько человек, – так сложнее выявить автора материала. Недовольных хватало: в отдел то и дело звонили обозленные милицейские чины и разгневанные «авторитетные бизнесмены».

В 1990-е эти репортеры не только писали о происшествиях. Они занимались расследованиями резонансных заказных убийств, писали о спецслужбах, освещали теракты и захваты заложников. Через год Андрей, следом за Ириной, тоже перебрался в отдел происшествий.

В эти годы журналисты действительно были «четвертой властью», и мы это видели. Но в то же время журналистика остро страдала от отсутствия профессиональных этических стандартов.

Многие не стеснялись брать деньги за публикации, которые выглядели как журналистские расследования о высокопоставленном чиновнике или известном бизнесмене. Микс из перехваченных звонков и аналитических справок, написанных службами безопасности олигархов или спецслужб, породил новый жанр – «компромат». Порой журналисты сознательно выступали как наемники, а иногда считали себя лояльными бойцами олигархических структур. Спецслужбы продолжали перехватывать информацию и прослушивать телефонные разговоры, только теперь их расшифровки печатали в газетах. Такие статьи имели огромное влияние на общественное мнение.

Редакции отчаянно боролись с заказными материалами. «Коммерсант» создал специальный отдел рерайта, что по-английски означает «переписывать»: его сотрудники нещадно редактировали журналистские материалы, которые потом проверяла служба пруфридеров на предмет ангажированности. В холдинге Гусинского заказные статьи отслеживал отставной офицер пятого управления КГБ, теперь работавший в службе безопасности олигарха – в советские времена он занимался диссидентами, а теперь проверял подозрительные статьи после публикации. Если материал казался ему заказным, автора могли уволить{56}.

В середине 1990-х информация распространялась абсолютно свободно, но при этом читатель не всегда мог понять, где правда, а где ложь. Олигархи использовали СМИ как оружие в борьбе за право распоряжаться национальными ресурсами.

В то же время начался взрывной рост интернета в России. Именно тогда появились первая русская поисковая система Rambler.ru, первые сайты политической партии («Яблоко») и информационного агентства (Interfax). Интернет-реклама стала выгодным делом, приносящим реальный доход. Этот новый, модный и многообещающий бизнес не мог не заинтересовать олигархов. Борис Березовский, один из тех, кто помог Ельцину выиграть выборы у Зюганова, вложил деньги в нового интернет-провайдера, Cityline, который первым в России понял, что люди ходят в интернет за контентом, и запустил сразу несколько медиапроектов.

В декабре 30-летний энтузиаст интернета Антон Носик начал проект, который он назвал «Вечерний интернет» – его личный ежедневный журнал. Хостинг предоставил Cityline. Проект был запущен из Израиля, куда Носик, выходец из известной московской интеллигентной семьи, эмигрировал в 1990 году.

Носик был уверен, что у интернет-СМИ есть шанс обойти традиционную журналистику. Он верил, что люди предпочтут получать информацию в интернете: это быстрей, доступней и короче, а доступ бесплатный. Носика больше интересовала переупаковка новостей, а не их производство, – форма была важнее содержания. Такой подход определил вектор развития русского сегмента Сети на все следующее десятилетие. На волне успеха ресурса в марте 1997 года Носик вернулся в Москву.

«Вечерний интернет» стал первым популярным российским блогом.

В огромном государственном аппарате нашлась группа людей, которая заинтересовалась новой сферой. Спецслужбы были первыми, кто решил, что интернет нужно взять под контроль.