«Провалкон»

Большой Брат, может быть, и мертв, но одна из структур древнего тоталитарного государства пребывает в добром здравии. Оруэлловское Министерство правды (в действительности, конечно, Министерство пропаганды) должно было выйти из бизнеса еще в 1989 г. вместе с падением Берлинской стены. Но, как и многие другие провалившиеся институты ХХ в., министерство перенесло свою деятельность на западное побережье Америки. Оно переместилось в эпицентр инноваций XXI в. — в Кремниевую долину, место настолько подрывных инноваций, что даже провал был здесь превращен в новую модель успеха.

В списке величайшей лжи утверждение «ПРОВАЛ — ЭТО УСПЕХ», разумеется, не идет ни в какое сравнение с троицей Оруэлла: «ВОЙНА — ЭТО МИР», «СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО» и «НЕЗНАНИЕ — СИЛА», но все равно является вопиющим извращением, достойным лучшего пропагандиста Министерства правды. И все же ложное утверждение «провал — это успех» стало в Кремниевой долине настолько общепризнанной истиной, что с целью ее распространения в Сан-Франциско даже проводится конференция под названием «Провалкон» (FailCon).

В компании нескольких сотен других воодушевленных «подрывников» я прибыл на «Провалкон», чтобы разобраться в том, почему (по крайней мере, в Кремниевой долине) провал столь желанен. Проводилась конференция в одном из самых роскошных отелей Сан-Франциско Kabuki, расположенном в паре миль на запад от The Battery. «Провалкон» представлял собой смесь переделки в духе контркультуры древней протестантской трудовой этики с классической калифорнийской терапией самопомощи и — подобно большинству технологических мероприятий в Кремниевой долине — был всецело оторван от реальности. Словно бы оруэлловское Министерство правды, согласно модному выражению Кремниевой долины, «развернулось» и занялось бизнесом по организации конференций. «Перестаньте бояться провала и начните его использовать»{532}, — призывала конференция своих участников. И, чтобы помочь нам преодолеть страх и заставить нас благожелательно воспринимать неудачи, «Провалкон» пригласил величайших инноваторов Больших Технологий, дабы те превзошли друг друга в описании своих потерь.

На «Провалконе» ругательства то и дело срывались с уст прославленных ораторов Кремниевой долины, таких как соучредитель Airbnb Джо Геббиа, венчурный капиталист и миллиардер Винод Хосла и Эрик Рис, автор бестселлера «Бизнес с нуля» (Lean Startup), руководства о том, как добиться успеха в Интернете. На самом деле, чем более невероятно прозорливым был инвестор, чем богаче был запустивший стартап предприниматель и чем авторитетнее был оратор, тем сильнее они бахвалились своими провалами и пели им хвалу. Нам представляли провал как самый ценный вид обучения, как неизбежную составляющую инноваций, как разновидность просвещения и, самое смешное, в свете царившего на конференции самовозвеличения — как урок смирения.

Награда за самую успешную и самую скромную неудачу на «Провалконе» досталась Трэвису Каланику, сооснователю и генеральному директору транспортной сети Uber. Его преждевременно подернутая сединой шевелюра и дерганая манера общения намекали на жизнь, протекающую в непрестанном радикальном разрушении. И внешний вид Каланика, и его «инновации» в бизнесе олицетворяют собой «постоянный ураган созидательного разрушения», согласно Шумпетеру. Каланик, этот самозваный «крутой мужик», очаровашка нашей либертарианской эпохи, ассоциирующий себя с одним из жестоких преступников в фильме Квентина Тарантино «Криминальное чтиво»{533}, не стесняется подавать себя как авантюриста с историческим значением. Недаром в Twitter для фото профиля своей страницы @travisk выбрал обложку романа Айн Рэнд «Источник», этого предельно либертарианского прославления свободного рыночного капитализма{534}.

Рискованное предприятие Каланика, ныне оцениваемое в $18 млрд, несомненно, «крутая» компания, недаром клиенты Uber обвиняют его водителей во всех мыслимых преступлениях — от похищений{535} до сексуальных домогательств{536}. С момента своего создания неконтролируемый Uber не только пребывает в состоянии перманентной юридической войны с властями Нью-Йорка, Сан-Франциско, Чикаго и с федеральными регуляторами, но и пикетируется собственными, не охваченными профсоюзом водителями, требующими права на переговоры с работодателями о заключении коллективных договоров и на выплаты по медицинскому страхованию{537}. В других странах дела обстоят ничуть не лучше. Во Франции этот транспортный сетевой стартап столкнулся с интенсивным противодействием: в начале 2014 г. в Париже прошли забастовки водителей такси, а несколько автомобилей Uber даже подверглись нападениям{538}. В сентябре 2014 г. окружной суд Франкфурта-на-Майне запретил бюджетному сервису UberPop работать на немецком рынке, обосновав свое решение тем, что обильно финансируемый американский стартап составляет недобросовестную конкуренцию местным таксомоторным компаниям{539}.

Да и самим водителям Uber антипрофсоюзная компания Каланика, судя по всему, нравится ничуть не больше, чем регуляторам. В августе 2013 г. водители Uber подали на компанию в суд за то, что она присваивает причитающиеся им чаевые, а в сентябре 2014 г. около тысячи водителей Uber в Нью-Йорке организовали забастовку, протестуя против несправедливых условий труда. «В ней нет профсоюза. Нет сообщества водителей, — пожаловался в 2014 г. New York Times 65-летний водитель, проработавший в Uber два года. — Обогащаются только инвесторы и руководство компании»{540}.

Безусловно, сказочно богатые инвесторы Кремниевой долины, ведущие стартап к неизбежному IPO, любят Uber. «Мобильный сервис Uber пожирает такси. ‹…› Убойное приложение!» — пришел в восторг Марк Андриссен{541}. Прискорбно, но оно действительно «убойное». 31 декабря 2013 г. водитель Uber случайно сбил насмерть шестилетнюю девочку на улице Сан-Франциско. Uber немедленно деактивировал аккаунт своего так называемого «партнера» и заявил, что «на момент происшествия он не предоставлял услуг в рамках системы Uber»{542}.

Как благородно… «И счастливого 2014 года всем нашим "партнерам"», — могло бы добавить руководство Uber.

Вот вам и совместная ответственность в совместной экономике. Неудивительно, что работающие на Каланика водители, которых он называет «транспортными предпринимателями», пикетируют Uber. И неудивительно, что родители Софии Лю, девочки из Сан-Франциско, убитой водителем Uber, подали на компанию иск о причинении смерти в результате неправомерных действий.

Uber — убойное приложение не только для водителей и пешеходов. Не нравится — ходите пешком, заявляет Uber своим клиентам с присущей Каланику тактичностью по поводу сервиса, который использует «скачкообразное» ценообразование, а попросту говоря, обдираловку, из-за чего в праздничные дни и в плохую погоду тарифы на проезд поднимаются на 700–800 % выше нормы{543}. Например, во время сильнейшего снегопада в Нью-Йорке в декабре 2013 г. один из невезучих клиентов Uber вынужден был заплатить $94 за поездку на расстояние три километра, занявшую всего 11 минут{544}. От возмутительного вымогательства никем не регулируемого сервиса Uber страдают даже богатые и знаменитые: во время той же снежной бури Джессика Сайнфелд, жена популярного актера Джерри Сайнфелда, заплатила $415 за доставку ее вместе с ребенком с одного конца Манхэттена на другой{545}.

Как и у других стартапов вроде Airbnb Джо Геббиа и онлайновой биржи труда TaskRabbit, бизнес-модель Uber построена на том, что она обходит стороной предположительно архаические регламенты ХХ в. с целью создать экономику XXI в. с ее главным принципом «все что угодно и когда угодно». Их основатели считают, что Интернет в качестве гиперэффективной и «свободной от трения» площадки для покупателей и продавцов позволяет преодолеть, по мнению стартаперов, «неэффективность» экономики ХХ в. И неважно, что значительная часть бизнеса, генерируемого такими сетями, как Airbnb, является предметом расследований со стороны властей США в связи с тем, что 15 000 нью-йоркских «хозяев», зарегистрированных на Airbnb, не платят налогов со своих арендных доходов{546}. И неважно, что так называемая модель распределенной рабочей силы TaskRabbit (по словам ее основательницы и генерального директора Лии Баск, простая цель проекта — «революционизировать глобальные трудовые ресурсы»{547}) получает прибыль за счет «истощающей физические и душевные силы», по выражению Брэда Стоуна, низкооплачиваемой черной работы{548}.

«Этот революционный проект, созданный за счет преимуществ Кремниевой долины, на самом деле не связан с технологическими инновациями, — говорит подкастер и писательница Сара Яффе о роли поставщиков рабочей силы наподобие TaskRabbit в усугублении экономического неравенства. — Это всего лишь очередной шаг в рамках продолжающейся десятилетиями тенденции к фрагментации рабочих мест, изолированию работников и снижению заработной платы»{549}. С учетом того, что по состоянию на июль 2014 г. 7,5 млн американцев работали на условиях неполной занятости, поскольку не могли устроиться на полный рабочий день, «революционизирование» глобальных трудовых ресурсов, которое обещает нам Лия Баск, на деле приводит к формированию нового низкооплачиваемого класса работников в пиринговых проектах. Для этого класса английский экономист Гай Стэндинг придумал специальный термин «прекариат»[35]{550}. «Когда найти сдельную разовую работу проще, чем долгосрочную», — предупреждает Наташа Сингер в New York Times, эта крайне ненадежная модель занятости, обратная темная сторона капитализма в духе «Сделай сам», становится все более важной частью новой сетевой экономики{551}.

Но все это не имеет значения для самозваных разрушителей, которые без нашего согласия создают архитектуру распределенного капитализма XXI в. Рынок знает лучше нас, настаивают бескомпромиссные либертарианцы наподобие Трэвиса Каланика. Он решит все наши проблемы. «Когда логистика— стиль жизни» — так Uber скромно описывает свою задачу стать доминирующей транспортной платформой нашей электронно-сетевой эпохи. Однако компании в стиле Uber, вроде бы отдающие всё на откуп рынку, в действительности создают информационную магистраль для удовлетворения потребностей новой элиты в роскошных услугах и товарах по ее запросу. Как утверждает Джордж Пакер, такие компании предназначены для решения «любых проблем двадцатилетних с наличными в руке»{552}. Нажмите кнопку на вашем смартфоне, и эти компании доставят вам что угодно: мгновенно обеспечат вас лимузином, рабочей силой, преподавателем, даже валютой вплоть до биткоина. Они воплощают в жизнь фантазию Айн Рэнд о свободном рынке с его радикальной приватизацией: частный самолет для каждого, номер в частном отеле для каждого, частный доктор для каждого, частный работник для каждого, частная благотворительность для каждого и частная экономика для каждого. Короче говоря, частное общество для каждого.

Каланику не привыкать к правовым конфликтам. Еще в конце 1990-х он стал соучредителем стартапа Scour, пиринговой сети для обмена музыкой, который вместе с Napster участвовал в уничтожении индустрии звукозаписи, поощряя кражу музыкального контента пользователями. Без устали вышагивая по сцене «Провалкона», словно он только что сошел со страниц романа Айн Рэнд, Каланик количественно определял свою драматичную неудачу со Scour, пояснив, что ему вчинили иски на четверть триллиона долларов несколько самых могущественных в мире компаний индустрии развлечений.

«Двести пятьдесят миллиардов долларов! — воскликнул Каланик, подпрыгнув от изумления, будто сам не до конца поверил в столь ошеломляющую сумму. — Это же ВВП Швеции, среднего размера европейской экономики!»{553}

Аудитория «Провалкона» почтительно выслушивала эти признания, согласно кивая головами. Только в Кремниевой долине поданный на человека иск размером в четверть триллиона долларов наделяет его статусом рок-звезды. Со всех сторон любители-папарацци тянули вверх руки со смартфонами, пытаясь запечатлеть Каланика на сцене — самый верный признак одобрения со стороны толпы, которая свято верит в онтологической аргумент «что не сфотографировано, того не было» и не считает событие реальным до тех пор, пока оно не опубликовано в Instagram или Twitter.

Небритый молодой человек с растрепанной шевелюрой, сидевший рядом со мной, был искренне впечатлен масштабами неудачи Каланика. «Это круто! — шептал он своему другу. — Это реально круто!»

Его друг, такой же небритый молодой человек с растрепанной шевелюрой, казалось, был впечатлен еще больше. «Это эпичный… мать вашу… провал!» — медленно произнес он, делая акцент на каждом слове, отчего оно звучало словно законченное предложение.

Эпичный. Мать вашу. Провал.