Василий Щепетнёв: Жизнь и смерть деревянных солдат Василий Щепетнев

Василий Щепетнёв: Жизнь и смерть деревянных солдат

Василий Щепетнев

Опубликовано 26 мая 2010 года

Революция изменила Россию куда сильнее, чем боялись одни и надеялись другие, как если бы вместо пластической операции по поводу заячьей губы произошла пересадка головы. И голова эта выглядела странно. Вдруг и не человеческая она, пугались жирные пингвины. Глаза-то во тьме горят. Голова поразительно влияла на туловище, которое менялось буквально на глазах — из рыхлого, дебелого оно становилось поджарым и мускулистым. Но и туловище по-своему пыталось приспособить голову под себя — убрать огонь из глаз хотя бы. Для начала.

Первые революционные годы переполнялись громадными планами, воплощать которые следовало немедленно, тут же — завтра, сегодня, а лучше бы вчера. Достаток всем трудящимся! Небывалый взлет культуры! Пролетарский мир без границ! Ещё не окончена гражданская война, а Горький с товарищами работают над грандиозным проектом: издательство «Всемирная Литература» готовит к выпуску тысячетомную библиотеку, предназначенную удовлетворить культурные запросы победившего пролетариата. Тысяча томов — не преувеличение, наоборот, томов планируется много больше.

Но разлад ли головы и туловища, или же иные причины помешали осуществлению прекрасных планов. И материальный, вещественный достаток пришлось перенести на вечное завтра, и мировая революция запаздывала.

Оставалась культура. Не старая, обветшавшая, слюняво-либеральная, а новая, пролетарская. Правда, поначалу получалось не очень. Пролеткульт пытался создать нечто настолько новаторское, что не каждому и понятно было, где кончается культура и начинается площадной балаган. И кадры... Ленин от интеллигенции был не в восторге. Ни от творческой, ни от технической, ни от провинциальной. Пухленькие, сытенькие, добренькие, розовенькие, такие не любят крови, лишений и детских слёз. А нужно, чтобы не только любили, но и воспевали. Техническая интеллигенция ещё куда ни шло, формулы, они и после революции формулы, но вот творческая... писатели... Даже лучшие из них, Горький и Короленко, мягкосердечны и совестливы, не сколько помогают, сколько мешают.

И деятелей старой культуры высылают из страны. Навек и бесповоротно — таковы условия высылки. Пусть берут с собой самое дорогое — свои идеи. Золота, серебра, драгоценностей, да просто вещей брать не полагалось.

Народ исхода философов и писателей не заметил. В России каждый второй рассказчик и каждый первый — философ, плюс-минус сотня — не обеднеем, напротив. Свято место пусто не бывает, и на место уехавших мэтров устремились претенденты. Одиночки не выживали, писатели сбивались в самые «сногсшибательные объединения» (определение Сергея Есенина), которые по мере сил поддерживали своих и громили чужих. Второе обычно удавалось лучше, тут единение было искренним и полным. Мелкие отряды погибали — или присоединялись к отрядам крупным. В итоге к концу двадцатых годов на литературном фронте присутствовали следующие основные силы:

1. Пролеткульт, громадная, как динозавр, и как динозавр, обречённая организация. Пролеткульту не повезло с вождями (прежде всего с Богдановым), к тому же Пролеткульт был слишком неоднороден. Писатели, артисты, композиторы, художники не могли выбрать общего врага (артист писателю не враг, кормушки разные), и потому были слабы. Разрушать старое любили, строить новое если и хотели, то не умели — во всяком случае, в литературном секторе. От былых планов «Всемирного конгресса Пролеткульта» пришлось отказаться. А тут ещё Владимир Ильич, читая статью одного из идеологов «Пролеткульта» Плетнёва, пометил её подчеркиванием и словами «шире», «ха-ха» и тому подобными. И эти пометки, эти ленинские «ха-ха» недруги Пролеткульта толковали и перетолковывали так, что Пролеткульту оставалось лишь кряхтеть и ждать неминуемого конца.

2. ЛЕФ — это не олбанский лев, а Левый Фронт искусств, образовавшийся из предреволюционных футуристов. Отряд не очень многочисленный, но качества отменного.

Знамя ЛЕФа вдвоем несли Маяковский и Осип Брик (такая судьба — все пополам), под знаменем шли, пусть и не всегда в ногу Пастернак, Кассиль и множество других талантливых людей. Готовы были на все: отказаться от вздохов при луне, рифмовать «станок — полустанок», описывать в стихах и прозе производственные процессы, и вообще литтрудиться там, где нужно.

3. Российская (первоначально — Всероссийская) Ассоциация Пролетарских Писателей, знаменитый РАПП. Наиболее многочисленная и организованная литчасть, четыре тысячи писателей — хватит на два полка. Основной недостаток, катастрофически низкий уровень большинства членов, компенсирует беспощадной борьбой с врагами РАППа.

4. Большая, но разобщенная масса писателей-попутчиков. Обделенные пролетарским происхождением, ставшие писателями ещё при царизме, они, тем не менее, пытаются продолжить свое литературное существование.

Все эти группы не просто лояльны к советской власти. Они рвутся служить, причём не штатским, а военным образом — разумеется, по литературной части. «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо», просил Маяковский. Главный журнал РАППА назывался прямо: «На литературном посту» — то ли часовой, то ли городовой.

Возможно, литераторы воображали себя не просто солдатами, а преторианцами или мамлюками, дающими и отбирающими власть. «Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана-главаря».

Но власти не нужны были ни преторианцы, ни мамлюки. Агитатор? Да, несомненно. Горлан? Это если прикажем. Главарь? Никогда. Брысь под нары! Деревянные солдаты, усердные и послушные — вот, кто требовался власти.

(продолжение всё пишется)

К оглавлению