Военная тайна эскимосов, или Смартфон для управляемых снов Лёха Андреев

Военная тайна эскимосов, или Смартфон для управляемых снов

Лёха Андреев

Опубликовано 12 марта 2014

В самом конце обсуждения моей колонки про украинский язык завалялся комментарий, который был чуть ли не единственным по теме статьи. В комментарии говорилось, что язык определяет сознание, поскольку «мы мыслим не образами, а словами». Так что если нет подходящего слова, то и мысли на эту тему не получится. Там же в качестве примера сказано: «У народов севера 80 названий для снега». Я решил подробнее разобрать этот миф, тем более что он касается не только заснеженных эскимосов. Например, почему наша компьютерно-сетевая терминология содержит такое огромное количество англоязычных терминов? Мы со школьных времён помним классический ответ: потому что раньше у нас не было таких вещей и явлений, вот и слов подходящих не было. Но это враньё, конечно же.

Для начала отмотаем сотню лет назад. История про снежные слова начинается со знаменитого естествоиспытателя Франца Боаса, «отца американской антропологии». От себя добавлю, что его можно даже назвать «отцом русской этнографии»: именно благодаря приглашению в проект Боаса русский ученый Владимир Богораз провёл первое и самое масштабное исследование чукчей; в Штатах оно было опубликовано тремя томами в 1904 году, а в России – только в 1991-м. Тот же Франц Боас первым рассказал западному научному миру, что верёвочная «колыбель для кошки» — это не просто детская игра, а особый язык, который используют многие народы на берегах Тихого океана. Кстати, это тоже был «русский проект»: студентка Юлия Аверкиева, которая по приглашению Боаса изучала веревочные фигуры индейцев на острове Ванкувер, впоследствии (после ареста, пяти лет лагерей и реабилитации) стала главным редактором журнала «Советская этнография».

Я не случайно рассказал об этих достижениях Боаса, поскольку его вклад в историю «снежных слов» не столь значителен. В 1911 году в одной из своих работ он заметил, что у эскимосов (инуитов) есть четыре разных слова для снега лежащего, падающего, летящего, а также для ветра со снегом. Именно с этой короткой записи Боаса и начался «снежный ком» фантазий про удивительный снежный язык эскимосов. Сначала, в 1940 году, в этом языке насчитали «несколько слов для снега». Позже (1978) их стало уже 50, затем (1984) — сотня. Ну и вот прошлогодняя статья в Washington Post бьёт все рекорды: она утверждает, что в саамском языке, на котором говорят финские и российские лопари, нашли целых 180 слов для снега и льда. И чтобы два раза не вставать — 1 000 слов для оленя.

В чём хитрость? Их сразу несколько, я расскажу о двух главных. Во-первых, есть большая разница между определением «слова» в разных языках. В корневом языке почти каждое слово – это один голый корень. Зато в аффигирующем языке различные корни-лексемы могут склеиваться, образуя новые слова. Скажем, в нашем аффигирующем языке «снегоуборка» и «снегопогрузчик» — это два разных слова, и мы таких слов можем наделать целую кучу. А в «почти корневом» языке вероятного противника это будут не слова, а целые выражения: «snow remoral» и «snow loader». Снежное слово в этих выражениях будет по-прежнему только одно — «snow».

Вторая хитрость: в список снежных включаются слова, корни которых не имеют прямого отношения к снегу. Возьмём названия разных агрегатных состояний снега: наст, шуга, пороша, пухляк, крупа, хлопья. Из них только два первых — действительно снежные. Остальные могут использоваться и для других субстанций. То же самое касается слов, означающих форму снега (сугроб, занос, проталина) или способ его движения (метель, пурга, позёмка, вьюга, вихрь, лавина): корни у них совсем не снежные. 

Кому же понадобилось наращивать мифы о снежном чудо-языке? Увы, это вовсе не защитники традиций и национальных культур Севера. Скромная заметка Боаса про четыре инуитских слова для снега стала превращаться в «снежный ком» в 1940 году благодаря Бенджамину Ли Уорфу, автору гипотезы лингвистической относительности. Согласно этой гипотезе, именно слова определяют наше мышление, а если подходящего слова нет, то и картина мира у человека будет совершенно иной. Впоследствии эту идею активно использовали адепты общей семантики, нейролингвистические программисты, дианетики Хаббарда и прочие мозгопромывальщики. Так вот, для подкрепления этой идеи Уорфу нужны были яркие примеры. И первым стала раздутая им самим байка про эскимосов: «У нас, англоговорящих, одно слово для падающего снега, лежащего снега, уплотнённого снега, талого снега, гонимого ветром снега - в любой ситуации слово одно. Для эскимоса подобное общее слово почти немыслимо».

На самом деле всё мыслимо, если не молиться на слова. Мы же легко понимаем людей, которые говорят про «плотную снежную корку», даже если они не употребляют слово «наст». А значит, пузомерка про количество «снежных слов» не отражает серьезной разницы в картине мира.

Более того, поняв надувательство, мы можем сформулировать антигипотезу: многие новые слова на самом деле не расширяют картину мира, а наоборот — запутывают и замусоривают её.

Один из моих любимых примеров — «дизайнер». Сейчас в русском языке это слово уже претендует на статус «художника», хотя означает всего лишь «оформитель». Понимаете разницу, если говорить нормальным русским языком? Художник — свободный человек. Оформитель — продажный обслуживающий персонал; несолидно звучит. Как сделать, чтобы человек чувствовал себя художником, работая всего лишь винтиком в корпорации? Да просто дадим ему новую загадочную бирку — «дизайнер».   Из той же оперы — модное понятие «креативный». Есть русское слово «творческий», чем же оно не угодило? Да просто не стыкуется оно с индустриальной Матрицей, ведь вдохновение не приходит по графику. Творческая натура, творческий беспорядок — везде хаос, неповиновение. И совсем другое дело — «креативный директор»: это уже мальчик на побегушках бизнеса. Придумай сто способов использования кирпича. Кто победит, пойдёт рекламировать кирпичный завод. Уныло? Креативно!

На этом месте читатели постарше могут вспомнить, что подобные наезды на западническое влияние уже случались в истории русского языка. Кто-то уже предлагал использовать «мокроступы» вместо «калош» и «непромокайки» вместо «макинтошей». Но народный естественный отбор выбрал более удобные — более короткие — названия. Вроде логично?

Однако можно привести массу примеров, когда публика начинает использовать совсем не оптимальный вариант. В постперестроечную эпоху челночного бизнеса расцвело выражение «менеджер по продажам», заменившее собой короткие и понятные слова «продавец», «торгаш» и «долбаный агент». А прямо сейчас нечто подобное происходит в глянцевых журналах: они стали называть наручные часы не иначе как «хронометром». И действительно, как продать не особо нужную механическую железяку среди вездесущих электронных таймеров? Надо ввести новое маскировочное слово, которое придаёт железяке антикварно-научный статус. Хронометр — это вам не фунт изюму.

И здесь мы подходим к дивному новому миру, где эта самая «научность», как символический аналог золота, составляет значительную часть цены современной бижутерии. Дело за малым: сменить название да продать историю интеллектуальной «начинки». Вот, скажем, устройство Aurora от компании iWinks, которое «позволяет погружаться в осознанные сновидения». Это очень наглое заявление, потому что осознанные сновидения требуют большой практики со множеством тонкостей. А уж научиться управлять люсидным сном — совсем небанально. Но ничего такого и не даёт Aurora. Она лишь обещает слегка разбудить вас, когда вы будете в нужной фазе сна. Сальвадор Дали использовал для этого простой металлический ключ, зажатый в руке: когда начинаешь засыпать, рука расслабляется и ключ со звоном падает. Но мы же понимаем, что гаджет с честным названием «будильник» не собрал бы четверть миллиона долларов на «Кикстартере». 

Ах да, можно ещё сказать «умный» будильник. По-русски звучит странновато, как и прочие «умные» вещи. А знаете почему? Оригинальное английское слово «smart» — это не столько «умный», сколько «приличный», «изящный», «модный», попросту даже «нарядный». В результате у нас есть «смартфон» — очередное маскировочное слово, которое скрывает буквальный перевод «модной побрякушки». В 2007 году я разоблачал эту хитрость в статье «Секс в большом яблоке», где объяснялось, что основные достоинства iPhone — не технические, а оформительские. С тех пор ситуация стала лишь нагляднее. Уже несколько лет подряд самой популярной особенностью смартфонов является текстовая коммуникация: «умный» телефон в основном используется как телеграфный аппарат прошлого века. «Ты скоро? — Уже еду. — Купи хлеба». Зато дизайн правильный, на столик в ресторане не стыдно выложить.

Вообще было бы интересно сравнить, сколько новых ИТ-терминов возникает при создании новых устройств (как реальная необходимость языка), а сколько — в последующем маркетинге (для запудривания мозгов). Мою версию ответа вы уже знаете: настоящий сисадмин может описать любую проблему в терминах «этой штуковины» и «той фиговины»; остальной красивый новояз, как конфетная обёртка, возникает именно у торгашей. И за примерами далеко ходить не надо. Почему мы используем слово «компьютер»? Нет русского аналога? Да есть, конечно. Просто песня на чужом языке всегда нравится больше, чем её перевод. Нам нравится эта тёмная ячейка памяти, которую мы можем наполнить другими смыслами — или хотя бы надеждой на существование других, более интересных смыслов. 

Но снег при этом так и остаётся снегом. А кто не эскимос, тому не понять, сколько новых слов ни разучивай.  

«Чикаго лежит в снегу, как...» — Как? Да никак! Вам же сказали, как: в снегу. Понятно? В снегу.

— Так даже если в снегу: «подобно... словно...» — Подобно? Бессловно и бесподобно, вот как лежат в снегу!

— Ну, дайте хотя бы деталь: «вчерашняя Times на панели»... — Да что вы, совсем охренели? В снегу ведь! Какая деталь?!

— Но что-то должно быть в снегу! Там, «лёгкое чувство печали»... — Печаль? Вы б пошли, полежали сами-то в этом снегу!

— А память? «Чикагский снег вдруг напомнил мне Ваши...» — Ага, кастрюли с-под каши, поеденный молью креп...

— Так что же, совсем ни гу-гу? Представьте хоть! «Там, за окном...» — Ну-ну, что же там за окном? — Что-что... Чикаго в снегу.

К оглавлению