III

Я хочу немного рассказать вам о Финляндии. В один прекрасный день в октябре небо там затягивает противной серой мглой и становится ясно, что скоро пойдет дождь. Или снег. Каждое утро, проснувшись, вы снова окунаетесь в это мрачное ожидание. Если идет дождь – он холодный и смывает из памяти всякое воспоминание о лете. Снег же волшебным образом озаряет все вокруг и настраивает вас на оптимистический лад. Беда в том, что оптимизма хватает дня на три, а снег продолжает лежать месяц за месяцем. И все эти месяцы мороз продирает до костей.

Если вам вздумается выйти из дома в январе, придется брести в сумрачной полутьме. Зима – время громоздкой, вечно сырой одежды. Срезая – как обычно – путь к автобусной остановке, вы падаете на школьном катке. На улицах Хельсинки вам приходится время от времени обходить пошатывающуюся матрону, которая в сентябре была чьей-то элегантной бабушкой, но в январский вторник к 11 утра уже петляет по обочине после сдобренного водкой завтрака. И можно ли ее винить? Через 3–4 часа снова стемнеет, и заняться ей практически нечем. Мне же помогал скоротать зиму особый вид спорта для закрытых помещений: программирование.

Часто – но не всегда – со мной был Морфар (так мы, шведы, называем дедушку по материнской линии). Он разрешал мне сидеть в его комнате и в свое отсутствие. Я попросил денег на первый компьютерный учебник. Все было на английском – приходилось расшифровывать. Трудно читать техническую литературу на чужом, не очень-то знакомом языке. Все мои карманные деньги уходили на компьютерные журналы. В одном из них мне попалась программа для азбуки Морзе. В отличие от остальных программ, она была написана не на Бейсике. Это был просто набор чисел, которые можно было вручную перевести на машинный язык – в цепочку нулей и единиц, которые понимает компьютер.

Так я открыл, что компьютер на самом деле не знает Бейсика. Он слушается гораздо более простого языка. Другие ребята играли в хоккей и катались на лыжах с родителями. Я же разбирался, как работает компьютер. Не зная, что есть программы для перевода «человеческих» чисел в машинные нули и единицы, я принялся писать программы в числовой форме и переводить их вручную. Это называется программированием в машинном коде. Оно позволяет делать такие вещи, до которых иначе не додумаешься. Расширяет возможности компьютера. В твоей власти оказывается все до мельчайших деталей. Начинаешь придумывать, как сделать то же самое чуть-чуть быстрее и занять при этом меньше места. Между тобой и компьютером исчезает барьер абстракции, и вы становитесь очень близки. Вот что такое «быть с машиной на „ты“».

Мне двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Другие ребята играют в футбол. Меня гораздо больше привлекает дедушкин компьютер. У этой машины свой собственный мир, где правит логика. Кроме меня, только у трех ребят из моего класса были дома компьютеры, и только один из них пользовался им так же, как я. Мы встречались с ним раз в неделю. А иногда даже оставались ночевать друг у друга. Вот и все мое общение в то время.

И я не чувствовал себя обделенным: мне было хорошо.

Это было уже после развода родителей. Папа жил в другом районе Хельсинки. Он считал, что ребенок не должен зацикливаться на чем-то одном, и записал меня в секцию баскетбола – своего любимого вида спорта. Вот кошмар! Я был меньше всех в команде. Через полтора сезона я устроил скандал, сказав, что бросаю секцию, что это его любимый спорт, а не мой. Мой единокровный брат Лео оказался более спортивным. Но зато он стал лютеранином, как и 90 процентов населения Финляндии. Вот тогда-то папа – непоколебимый агностик – понял, что плохо справляется с ролью отца. Впервые это подозрение начало закрадываться у него несколькими годами раньше, когда Сара стала католичкой.

Компьютерный дедушка не отличался веселым нравом. Лысеющий и полноватый, он был типичным рассеянным профессором. Общаться с ним было непросто: он не был экстравертом. Представьте себе математика, который уставился в пространство и не отвечает на вопросы, потому что задумался. И никогда не угадаешь, о чем. О комплексном анализе? О госпоже Саммалкорпи в другом конце комнаты? Я и сам такой – часто отключаюсь. Когда я сижу за компьютером, меня очень раздражает, если кто-то пытается меня отвлечь, Туве есть что сказать по этому поводу.

Самые яркие воспоминания о Морфаре связаны у меня не с его компьютером, а с его красным домиком. Раньше в Хельсинки было принято иметь маленькую летнюю дачу, которая могла состоять всего из одной комнаты метров на 15–20. Такие домики стоят на маленьких участках (может быть, не больше сотки), и люди ездят туда ковыряться в саду. Обычно у них есть квартира в городе и такая вот дачка, где растет картошка, несколько яблонь или розовые кусты. Дачи чаще бывают у пожилых, потому что молодые все время на работе. Садоводы включаются в нелепые соревнования по поводу своих посадок. Морфар посадил в саду мою яблоню. Небольшой саженец. Возможно, она и сейчас там, если только завистливые соседи не срубили ее, прокравшись на участок под покровом краткой летней темноты.

Через четыре года после того, как Морфар познакомил меня с компьютерами, у него случился инсульт и его наполовину парализовало. Это стало для всех большим потрясением. Но хотя он провел в больнице около года и был моим самым близким родственником, меня это не очень коснулось. Наверное, это была защитная реакция или юношеский эгоизм.

Он стал совершенно другим человеком, и мне не нравилось его навещать. Я ходил к нему раза два в месяц. Мама бывала чаще. И сестра тоже. Сара вообще рано взяла на себя роль семейной сестры милосердия.

Когда дедушка умер, его компьютер переехал жить ко мне. Это практически не обсуждалось.