Глава 6. Сконцентрируйтесь

Глава 6. Сконцентрируйтесь

В следующий раз, когда вы, сидя в Сети, вдруг почувствуете, что ваше внимание рассеивается, перейдите на веб-сайт под названием «Две минуты бездействия». На экране возникнет фотография пляжа на закате, зазвучит успокаивающий шум волн, а таймер на картинке начнет отсчитывать две минуты. «Расслабьтесь и слушайте волны, - гласит текст по центру. - Не трогайте мышь и клавиатуру». Если коснуться клавиатуры, в огромной красной рамочке возникнут слова: «Вы проиграли». Неприятно, правда? Визуальная составляющая сайта все еще требует доработок. Одна моя знакомая (в прошлом -графический дизайнер) сказала, что ей понравилось сидеть и слушать плеск прибоя, но эффект омрачила слегка скошенная линия горизонта. Тем не менее гениально простая концепция представляет собой интересную попытку создать метод, с помощью которого можно перенаправить и сфокусировать внимание.

Этот сайт позволяет достигать весьма эффективных результатов. Ребекка Кринке, преподаватель ландшафтной архитектуры в университете Миннесоты, использует сайт в работе со своими студентами, при проведении экспериментов с процессами проектирования и дизайна. Когда Кринке чувствует, что группе необходимо отказаться от привычных схем мышления или задуматься о ходе работы, то вместе со студентами заходит на сайт. Эффект налицо - настроение всей группы моментально меняется.

Большая часть устройств пытается завладеть вашим вниманием, удержать его и направить на что-то другое. «Две минуты бездействия» предлагает сделать паузу, посидеть, уйти в себя. Можно без зазрения совести витать мыслями в облаках, отдохнуть и расслабиться - сайт поддерживает потребность мозга сделать перерыв. В то же самое время в фотографии пляжа нет ничего увлекательного: ни всплывающих окон, ни забавных рекламных роликов. Оказывается, технологии, которые нас успешно отвлекают, можно использовать и в качестве инструмента для сосредоточения и перефокусировки внимания.

Если верить карте на экране передо мной, мы только что минули южный мыс Гренландии. Мы вылетели из Сан-Франциско шесть часов назад, еще четыре - ияв Лондоне. В салоне самолета темно. Шумоизолирующие наушники айпода приглушают гул двигателей и вой ветра. Остальные пассажиры спят, читают (судя по всему, сейчас очень популярен Стиг Ларссон) или смотрят фильмы. Я же все это время работал, пытаясь перебороть сон. На паспортном контроле я буду как зомби, а в автобусе усну, едва мы отъедем от аэропорта. Но оно того стоит. В самолете думается лучше всего.

В последнее время я часто летаю в самые дальние уголки планеты: встречаюсь с заказчиками, провожу консультации и семинары, составляю прогнозы и стратегические планы. Из развлечения путешествия превратились в сугубо деловое занятие. После приземления я беру такси, еду в конференц-центр или в офис клиента и немедленно приступаю к работе. Моя задача - помочь правительственным организациям или корпоративным клиентам отыскать выход из потенциально сложной ситуации. Поездки в Европу обычно занимают два-три дня, так что, возвратившись домой, я почти не замечаю смены часовых поясов.

Казалось бы, футурологу следует в совершенстве владеть искусством рационального распределения времени, но я постоянно работаю в цейтноте, в противофазе, с отставанием. Поэтому приходится трудиться и на борту самолета. Я превратился в одного из бесчисленных взвинченных пассажиров, лихорадочно просматривающих презентации и отчеты на экране лэптопа.

Вскоре выяснилось, что в салоне авиалайнера очень хорошо размышляется - я отрезан от офиса, высоко над землей, где нет никаких помех, и меня ничто не отвлекает. Доклад должен быть готов через двенадцать часов. Ощущение возбужденного напряжения и полной свободы создает прекрасный стимул для продуктивной работы. Длительный перелет служит дополнительным преимуществом: за десять часов в воздухе я напишу и отредактирую четко изложенный доклад, без излишних длиннот и украшательств. Мой «обезьяний ум» освобождается от раздражителей, приходит сосредоточение. В процессе работы кажется, что все мысли исходят не от меня, я становлюсь сторонним наблюдателем. Необходимость сосредоточиться сменяется отслеживанием того, как возникают и развиваются идеи. Бывает, что я смотрю на текст и удивляюсь: «Откуда это взялось?»

Отчасти это объясняется тем, что мой мир сведен к нескольким предметам, находящимся в пределах легкой досягаемости. Раскладной столик превращается в мобильный кабинет. Недостаток места в салоне эконом-класса (да-да, бизнес-классом я не летаю) требует предельной собранности и продуманного размещения вещей. Сегодня мой импровизированный письменный стол занимают «походная» кружка, блокнот, авторучка, книга и распечатка статьи, над которой я работаю. В этот раз сроки не поджимают, но радостное возбуждение не позволяет мне заняться ничем другим, кроме работы. Дело в том, что я еду в Кембридж для научной работы в Microsoft Research, и передо мной стоит важная задача: узнать, как создавать компьютеры, которые помогут пользователям вдумчиво размышлять, не отвлекаясь и не попадая в зависимость от Сети. Не так давно, при обсуждении потенциальных тем моих исследований, я столкнулся с термином «созерцательный компьютинг». Мне предстоит выяснить, что это означает. По специальности я историк науки и последний раз посетил Кембридж двадцать лет назад, когда работал над диссертацией. Тогда я сутками не покидал библиотеки, но в этот приезд собираюсь поближе познакомиться с городом. В качестве путеводителей я взял с собой две книги: «Двойную спираль» Джеймса Уотсона, где автор описывает свою совместную работу с Фрэнсисом Криком, которая привела к открытию структуры ДНК, и биографию Чарльза Дарвина, отца теории эволюции и естественного отбора. Уотсон - знаменитый американский биолог, работавший в Кембридже. За год с небольшим (с ноября 1951 по февраль 1953 года) они с Криком разгадали величайшую загадку XX века, над которой трудились лучшие умы человечества. Моя работа не столь важна, но, по-моему, Уотсон -прекрасный пример для американца, приехавшего в Кембридж с грандиозными планами научных исследований.

Обе книги я читал неоднократно, однако никогда прежде не рассматривал их как своеобразные путеводители или советы туристам. Наверное, их следует объединить под названием «Как стать гением в Кембридже». Я перелистываю страницы «Двойной спирали», и меня внезапно озаряет: Уотсон и Крик, целеустремленные, энергичные исследователи, повсюду ходят пешком! Когда Уотсон приезжает в Кембридж, его научный руководитель, Джон Кендрю, угощает его обедом в знаменитом пабе The Eagle, основанном в 1500-е годы и расположенном по соседству с Кавендишской лабораторией, где, собственно, и проводились исследования, а потом ученые отправляются на пешеходную экскурсию по университетским колледжам. Когда Уотсон едет в Европу, то и там не упускает возможности прогуляться за городом. Ученый описывает, как после открытия структуры ДНК он пошел к мосту Клер, разглядывая готические шпили часовни Королевского колледжа на фоне прозрачного весеннего неба и размышляя об итогах своей работы с Криком: «По-моему, мы добились успеха в результате долгих бесцельных прогулок по колледжам и беглого ознакомления с новыми поступлениями в книжном магазине Хеффера».

Чарльз Дарвин - один из самых выдающихся ученых в истории человечества, хотя в 1829 году, когда он приехал в Кембридж, об этом никто не догадывался. Отец послал его изучать медицину в Эдинбургский университет, но мальчик не выносил вида крови и увлекся естественной историей. Ничем не примечательного студента из хорошей семьи ожидала карьера священнослужителя, однако он нашел свое призвание в научной деятельности. Его энтузиазм произвел сильное впечатление на профессора ботаники Джона Генслоу, и вскоре остальные преподаватели прозвали Дарвина: «тот, кто гуляет с Генслоу», впрочем, не особо расстраиваясь по этому поводу. В стенах мрачных аудиторий Дарвин был безмолвен и тих, зато оказывался в своей стихии, собирая и исследуя образцы. В 1831 году Генслоу попросили порекомендовать человека на место помощника натуралиста на «Бигль», экспедиционное судно королевского флота, отправлявшееся к берегам Южной Америки для картографической съемки. Профессор предложил кандидатуру Дарвина.

Чарльз Дарвин провел на борту «Бигля» пять с половиной лет, изучая естественную историю Южной Америки и островов Тихого океана. Он собирал образцы растений и животных, составлял отчеты о своих путешествиях и стал одним из ведущих натуралистов своего времени. Вернувшись в Англию в 1836 году, он шесть лет находился в центре бурного научного мира Лондона, а затем, переехав в сельскую глушь, проложил в поместье аллею и ежедневно прохаживался по ней в глубокой задумчивости. В прогулках он провел самые плодотворные годы своей жизни.

Наши современники уверены в том, что производительность и инновации исходят исключительно от лайфхакинга, кофеина и самолечения: опрос, проведенный в 2008 году журналом Nature, показал, что пятая часть респондентов принимала нейрометаболические стимуляторы для повышения умственной активности и работоспособности. Тем не менее Чарльз Дарвин, подобно своему коллеге, биологу Джеймсу Уотсону, предпочитал познавать мир во время прогулок. Так что же такого особенного в ходьбе?

Почти сорок лет Чарльз Дарвин ежедневно прогуливался по любимой аллее в окрестностях поместья Даун-Хаус. Чарльз со своей женой Эммой переехали в графство Кент из шумного Лондона летом 1842 года. Даун-Хаус - бывший дом священника, окруженный тремя акрами садов. К нему прилегают пятнадцать акров лугов и пашен. Жизнь Дарвина в Даун-Хаусе иногда называют затворническим периодом. Многие биографы, сравнивая это время с годами энергичной деятельности ученого на борту «Бигля» и в научных кругах Лондона, пришли к выводу, что Дарвин отринул светскую жизнь в попытке забыть о теории эволюции. На самом деле, по мнению историка Джеймса Мура, профессора Открытого университета, все не так просто.

Мур вот уже тридцать лет изучает биографию Дарвина, часто посещает Даун-Хаус, прекрасно разбирается в жизни и мировоззрении великого ученого - от грандиозного размаха его идей до мелких перипетий семейной жизни. По словам Мура, Даун-Хаус был для Дарвина в равной степени домом, убежищем, лабораторией и крепостью и сыграл в жизни и деятельности ученого не менее важную роль, чем каюта на борту «Бигля».

Чарльз с Эммой выросли в сельской местности, их обоих привлекали тишина и уединение. Дарвин отмечает, что поместье Даун-Хаус располагается «в шести милях от собора Святого Павла, в восьми с половиной милях от вокзала Виктория и в двух часах езды от Лондонского моста». Современному путешественнику приходится сесть в поезд на вокзале Виктория, доехать до городка Бромли, оттуда автобусом добраться в деревню Даун (остановка - у церкви, которую когда-то посещала Эмма), а затем пешком пройти по Лакстед-роуд к дому великого ученого. Сам Дарвин считал, что удаленность поместья от Лондона отпугнет любопытствующих, но не станет помехой для лондонских друзей и единомышленников.

Дарвин продолжал заниматься исследованиями и интересовался научными изысканиями современников. Сохранилось около пятнадцати тысяч писем, отправленных из Даун-Хауса. В наш век электронных сообщений и эсэмэсок кажется, что наземная почта -слишком медленный вид связи, но в 1840-е годы Дарвин, отправив утром письмо в ботанический сад Кью или в Королевское научное общество, получал ответ на следующий день - книги, рассаду или геологические образцы. Новости распространялись быстро, а досужие сплетни и пустые развлечения оставались в Лондоне.

В тихом уединении Даун-Хауса Дарвин не жил затворником. Он выбрал поместье вдали от шума и суеты, чтобы избежать досужего любопытства посторонних, но сохранить близость к друзьям. Дарвин сознательно и самостоятельно выбирал не только с кем встречаться, но и что видеть. Для этого он распорядился провести в поместье ряд ландшафтных и строительных работ: вдоль северной стороны возвели стену высотой в двенадцать футов, насыпали холм и посадили деревья, понизили грунтовое дорожное полотно у дома, соорудили еще одну стену из булыжников. Как поясняет Мур, «все это ради того, чтобы избежать нежелательных и непредвиденных помех и принимать только приглашенных гостей».

Дарвин превратил Даун-Хаус в своеобразную полевую лабораторию для сбора и обработки научных данных. Он переоборудовал одну из комнат в кабинет, построил теплицу, а в саду проводил всевозможные исследования, изучая орхидеи, земляных червей и разнообразных моллюсков. Он пристально следил за состоянием окружающей среды и вынес из своих бесед с местными голубятниками, псарями и фермерами не меньше наблюдений, чем из своих путешествий. По замечанию Джанет Браун, биографа Дарвина, «фактические материалы, положенные в основу знаменитого труда “Происхождение видов”, взяты из обыденной деятельности и составлены в ходе обмена мнений, замечаний, наблюдений и элементарных опытов с подручными материалами, растениями и животными».

Сам Дарвин считал своей отличительной чертой способность видеть интересное - то, чего не замечают другие, и выяснять, в чем заключается смысл увиденного. Даун-Хаус предоставил исследователю возможность наблюдать за природой, сосредоточиться на обдумывании проблем, упущенных из виду другими учеными, серьезно размышлять и созерцать. Дарвин создал Даун-Хаус для того, чтобы увеличить свою способность к концентрации внимания, сделал поместье частью своего расширенного сознания.

Самой простой - и самой важной - чертой поместья стала аллея. Дарвин любил «узкие тропки и высокие живые изгороди» в окрестностях Дауна, в письмах он часто упоминал о своих прогулках. «Очарование местности для меня таится в том, что в округе все поля (увы, в том числе и наши!) пересечены бесчисленными тропинками», - рассказывал он брату после переезда в Даун-Хаус. Приобретя поместье, Дарвин проложил свою аллею. Ее конструкция подобна современным парковым дорожкам: неглубокая траншея, засыпанная гравием вперемешку с песком. Первый участок аллеи закончили к 1843 году, а спустя еще три года Дарвин арендовал полтора акра земли у соседа, баронета Джона Леббока, и аллея протянулась на четверть мили. Дети Дарвина назвали ее «песчаной тропкой», а сам ученый именовал ее «дорогой размышлений».

Почти сорок лет Дарвин ежедневно отправлялся на прогулку по своей излюбленной аллее. Иногда к нему присоединялись дети или белый терьер Полли. На этой же аллее Дарвин обсуждал научные исследования с гостившими в поместье коллегами. Земля в округе принадлежала фермерским хозяйствам, сельскохозяйственные работы велись и в поместье Дарвина, принося дополнительный доход семейству. Сам ученый не любил лишних расходов и только в случае крайней необходимости выделял деньги на ремонт и починку дома, поэтому затраты на создание аллеи подчеркивают особое значение, придаваемое Дарвином как прогулкам, так и месту для размышлений.

Что же особенного в прогулках? Многие мыслители утверждают, что прогулки стимулируют творчество. С давних времен известно, что ходьба помогает размышлять и является формой созерцания. Латинскую фразу solvitur ambulando («решение найдется при ходьбе») приписывают различным философам древности - от Диогена до святых Амвросия, Иеронима и Августина. Буддисты и христиане размышляют в движении -прогулка по коротким тропкам или по лабиринтам улучшает созерцательность и символизирует путь к духовому обновлению. Свои теории обдумывали во время прогулок и Жан-Жак Руссо в Париже, и Иммануил Кант в Кенигсберге, и Сёрен Кьеркегор в Копенгагене. Известно, что Кьеркегор считал прогулки прекрасным средством стимуляции как физического состояния, так и умственной деятельности (что подтверждается современными исследованиями) и говорил, что «прогулки наводят меня на мои лучшие мысли». Образ прогуливающегося философа настолько укоренился в общественном представлении, что в конце XIX века Ницше объявил: «Только выхоженные мысли имеют ценность». Дарвинская аллея - один из многих примеров тех дорог, которые исходили философы, писатели и ученые в поисках решения стоящих перед ними задач.

Прогулка стимулирует мышление, потому что позволяет сделать перерыв в напряженной умственной работе писателя, мыслителя или исследователя, но в то же время не отвлекает внимания от проблемы. Ребекка Солнит утверждает, что прогулка -«это состояние, в котором ум, тело и окружающий мир сливаются воедино». Тело движется, взгляд отмечает привычные или незнакомые виды, а какая-то часть мозга сосредоточенно обдумывает сложную задачу или отшлифовывает строку. Для тех, кто работает над чрезвычайно запутанными проблемами, знакомый маршрут не требует мысленного напряжения и позволяет разуму заниматься поиском решения, часто возникающего подсознательно. Разумеется, прогулка в одиночестве и выход на природу с друзьями и близкими по-разному влияют на мозг. К ходьбе, как к любому средству стимулирования творчества, следует относиться осмотрительно - любая прогулка служит конкретной цели и совершается в определенном настроении.

Свои лучшие идеи и наблюдения Дарвин сформулировал, находясь в движении. Он рано остался без матери и с юных лет полюбил долгие прогулки, хотя никогда впоследствии не объяснял, почему. Недавние исследования выявили, что пребывание на свежем воздухе оказывает положительное влияние на умственное и эмоциональное состояние людей, переживших утрату или выздоравливающих после тяжелой болезни. Прогулки не делают таких людей счастливее, но восстанавливают волю к жизни и укрепляют выносливость организма. Не будет преувеличением предположить, что Дарвин находил утешение в прогулках. В дальнейшем это помогло ему выработать ассоциативную связь между ходьбой и созерцанием. Возможно, именно поэтому он впоследствии осознал, что прикладные исследования, наблюдения и путешествия интересуют его больше, чем работа в библиотеке.

Важность прогулок для творческого мышления Дарвина заметна и в том, что ученый выражал сложность задачи, над которой он работал, количеством проходов по аллее. По-моему, такая формулировка помогала ему достичь решения: аллея вела его к разгадке, подсказывала путь к ответу.

Когда Дарвин сосредоточивался на обдумывании проблемы, неторопливая ходьба умиротворяла его, и тропинка становилась неприметной частью ландшафта, а если вдохновение не приходило, и озарения не наступало, то ученый замечал и хруст гравия под ногами, и шелест листвы в кронах, и складки коры на стволах деревьев вдоль аллеи. Генри Дэвид Торо в эссе «Прогулки» замечает:

По сути дела, можно обнаружить некоторое соответствие между возможностями, которые заключает в себе пейзаж окружностью радиусом десять миль (а именно столько можно пройти за одну прогулку), и возможностями, которые заключены в семидесяти годах человеческой жизни: и то, и другое невозможно постичь до конца. ^[1]

Простор для наблюдений безграничен: смена времен года, циклы роста и разложения, сезонные явления в жизни животных и птиц, своеобразие ландшафта и новизна привычного пейзажа. Способность Дарвина подмечать мельчайшие детали и анализировать их с тем, чтобы они раскрылись с новой, неожиданной стороны, стимулировала воображение и мысль ученого.

Если мы, как Дарвин, желая отыскать необычное в повседневном, внимательнее приглядимся к песчаной тропке ученого, то окажется, что дарвинская аллея -непритязательный, но оттого не менее великолепный пример созерцательного дизайна.

За последние тысячелетия общий язык, на котором говорят архитекторы и садоводы, помог придать форму созерцательному пространству. В справочниках по архитектурным стилям и в сборниках ландшафтных дизайнов не существует образчиков «созерцательного пространства» - в них не было необходимости. Мы узнавали эту особенность, не имея понятия о ее названии. Но в последнее время ландшафтные архитекторы и психологи добавили этот термин к словарному запасу. Они пришли к выводу, что будь то парк или лес, церковь или лаборатория, средневековая католическая семинария или современный сад камней, священная роща или научная библиотека, - пространства, дарящие нам покой и приглашающие к размышлениям, сооружены по простым правилам.

Несколько лет назад заказчик попросил Ребекку Кринке разработать созерцательный ландшафтный дизайн. Кринке, как истинный профессионал, первым делом обратилась к литературе о принципах проектирования созерцательного пространства. Изучению различных особенностей садов камней, средневековых церквей и мемориальных сооружений посвящено множество исследований, но общего аналитического подхода не существует. В конце концов Кринке отыскала работу Стивена Каплана, психолога, не один десяток лет посвятившего изучению благоприятного влияния окружающей среды на внутренний мир человека.

Каплан занимается изучением так называемого «направленного внимания», которое мы задействуем, решая сложные задачи или сталкиваясь с затруднительными ситуациями. Способность сосредоточиться на чем-то одном, не придавая значения отвлекающим факторам, Каплан называет «торможением»: она важна тем, что оберегает направленное внимание. Эта способность чрезвычайно необходима для современного человека. Те вещи, которые в процессе эволюции мы научились замечать инстинктивно - например, опасного хищника или растение, пригодное в пищу, - стали бесполезными и отвлекающими в эпоху дорожного движения, электронных расчетных документов и деловых встреч. Наша способность к сосредоточению не исчезла, однако мир создал «раскол между важным и интересным»: от нас требуется уделять пристальное внимание принципиально скучным занятиям, а технологические системы с каждым годом становятся все сложнее. Как правило, это приводит к трагическим последствиям -невнимательность, рассеянность и неспособность быстрого переключения на новое событие или объект становится причиной системных сбоев, автомобильных аварий и других техногенных катастроф.

В прошлом исследователи этих явлений отмечали восстановительную ценность общения с природой. Каплан выделяет четыре основные характеристики восстановительных эффектов: увлекательность (внимание невольно, бессознательно переключается на красивый вид), отстраненность (удаление от шума и суеты очень важно для городских жителей), диапазон (глубина и связность впечатлений вызывают ощущение нового, непознанного мира) и совместимость (легкость осмысления и ориентации).

Все мы когда-нибудь испытывали подобные впечатления. Увлекательная книга создает восстановительный эффект, если завладевает воображением и переносит читателя в свой мир. Соприкосновение с искусством, посещение театра, оперы или балета тоже обладает восстановительным эффектом.

Поэтому Каплан поставил своей целью узнать, почему чтение или прогулка по парку дают восстановительный эффект, возвращая нам силы. Кринке считает, что эти принципы вполне применимы к пониманию влияния, оказываемого архитектурными и ландшафтными конструкциями на человека.

Созерцательные пространства намеренно просты: в постройках используют незамысловатые элементы конструкции и скромную цветовую гамму, а в садово-парковом дизайне внимание концентрируется на немногочисленных деревьях и зеленых насаждениях. Приглушенные звуки, цвета и тени ослабляют зрительные и слуховые воздействия, позволяя посетителям расслабиться и сосредоточиться. Просто - это не обязательно скудно или пусто, даже в келье отшельника есть окна, книги и крест. Созерцательная простота похожа на простоту музея: пространство нарочито обнажено, выдвигая в центр внимания лишь несколько предметов.

Простота либо придает окружающему пространству умиротворенность, либо намеренно привлекает внимание к определенному месту, предмету или ритуалу. Мы перестаем замечать богатое убранство театрального зала, едва гаснет свет и начинается спектакль. Строгая простота художественных галерей оттеняет выставленные в них картины. Готический собор при свете свеч на вечернем богослужении становится уютным и гостеприимным: величественные своды скрываются в темноте, создавая камерную, располагающую атмосферу.

Еще одной особенностью созерцательного пространства являются контрасты. Крохотный уединенный сад у подножья горы, каменная тропа, ведущая к кромке воды, узкий темный проход, выходящий на залитую солнечными лучами площадь, храм, вздымающийся к небу, - все это является гармоничным объединением микрокосма и макрокосма, контрастирующих элементов, давящей темноты и всепроникающего света, человека и природы. Деление пространства на контрастирующие участки застройки и естественных образований, перемещение от малого к большому или из темноты к свету превращает обычную прогулку в своего рода паломничество.

По словам Кринке, располагающие к созерцанию пространства «дарят ощущение отстраненности, хотя окружающее является частью чего-то большего». Пещера, которая тысячи лет назад служила святилищем безвестным ныне племенам, сохраняет ощущение таинственности, но не вызывает чувства сопричастности. Еородские парки, напротив, обладают восстановительным эффектом, поскольку физически близки к нашей повседневной жизни.

Создатели созерцательных пространств давно уяснили, что необузданные, девственные просторы воспринимаются нами как угрожающие, а места, где чувствуется присутствие человека, даруют ощущение спокойствия и единения с природой. Тропинка на горе или оазис с хижиной в пустыне вызывают совсем иные чувства, чем безбрежные океанские дали или непроходимые джунгли. Тропы и постройки делают пространство познаваемым, дорожка придает смысл ландшафту, беседка или храм становятся целью прогулки, передвижение принимает характер паломничества. Нам свойственно упускать из виду, что чувство местонахождения - уверенность в том, где мы находимся и куда движемся -играет важную роль в восприятии места. Мы радуемся свободе странствий, но отсутствие цели - не то же самое, что ощущение потерянности. Возможность бесцельных скитаний все же подразумевает знание того, где именно мы находимся. Представьте, что вы гуляете по хорошо знакомому городу, никуда особо не стремясь, но постоянно сознавая, где вы, а потом представьте, что вы потерялись. На карте путь окажется тем же самым, но ощущения изменятся.

Аллея Дарвина - превосходный образец созерцательного пространства. Она широким овалом пролегает по владениям Дарвина и его соседа, натуралиста, археолога и этнографа Джона Леббока, частью проходя по лугу, а частью - по лесу. На аллее нет ни скульптурных украшений, ни скамей для отдыха. Дарвин сохранил естественную простоту окружающего ландшафта, только в некоторых местах высадил деревья и кустарники, а кое-где проредил живую изгородь, сохранив старый вяз, росший неподалеку.

Тем не менее в простом дизайне аллеи присутствует необходимый контраст. Обычно Дарвин выходил на прогулку с южной оконечности поместья, где за невысокими живыми изгородями открывается вид на зеленые холмы, поля и леса вдалеке. Аллея выходит к беседке, которую семья называла летним домиком, и оттуда сворачивает на север, превращаясь в затененную деревьями тропинку, которая затем сменяется светлым участком.

Итак, прогулка Дарвина превращается в паломничество. Чтобы попасть на аллею, Дарвин выходил на задний двор дома, шел по прямой широкой дорожке мимо теплиц и садов к деревянной калитке в живой изгороди. За калиткой простирается луг и начинается аллея. Дом находится всего в тысяче шагов от аллеи, но, как вспоминала внучка Дарвина, «это казалось очень далеко», потому что густой кустарник отгораживает от человеческого присутствия и оставляет гуляющего наедине с природой. Сам Дарвин замечал, что для наблюдателя на аллее «Даун-Хаус словно бы находится на краю света». Аллея стала для исследователя убежищем от домашней суеты.

Красота аллеи естественна, но не девственна. В своих владениях Дарвин высадил вдоль аллеи кизил, граб и еще с полдесятка видов деревьев и кустарников, а на арендованном участке Леббока провел ландшафтные работы, оградив аллею живой изгородью и штакетником. По мнению Джима Мура, это прекрасный пример садоводческого искусства. Простота замысла, контрасты затененных посадок и ярко освещенных открытых участков, изменение перспективы, комбинация природных особенностей ландшафта и творения рук человеческих сочетают в себе все классические элементы восстановительного созерцательного пространства.

Можно ли называть аллею информационной технологией, инструментом, которым Дарвин пользовался для сосредоточения? Ученый отслеживал протяженность своей прогулки с помощью камешков, переставляя их с места на место по ходу своего движения (иногда дети прятали камешки, чтобы узнать, насколько глубоко отец погрузился в размышления). В Даун-Хаусе Дарвин написал восемнадцать научных трудов и монографий, в том числе «Происхождение видов» (1859), «Происхождение человека» (1871) и «Выражение эмоций у человека и животных» (1872). Аллея присутствовала в его жизни на протяжении тридцати шести лет. Если он прогуливался по ней триста дней в году и ежедневно проходил две мили, то в общей сложности отшагал свыше двадцати тысяч миль по своей «дороге размышлений» - своего рода второе кругосветное путешествие, изменившее наш взгляд на мир. Дарвин создавал аллею с необыкновенным терпением и уверенностью. Я живу в мире, в котором проекты занимают несколько недель или месяцев: сроки неумолимы, конкуренция на рынке труда и услуг жестока -если чего-то не сделать, то это сделает другой. Викторианская эпоха представляется нам странной и чуждой, однако Дарвин описывал мир природы, подчиняющийся знакомым нам законам бесконечного соперничества и борьбы за существование. Мои одаренные друзья много и усердно работают, но плоды их труда кратковременны и преходящи: созданные новинки мгновенно сменяются продукцией конкурентов. Даже у лучших идей и ценнейших экспертных знаний невероятно короткий срок годности: технологические инновации и патенты, привлекающие сегодняшних инвесторов, через пять лет превращаются в дешевые поделки, производимые на окраинах Шанхая. Сами мы живем, как перекати-поле, нигде не обосновываясь надолго: сегодня мы в Сан-Франциско, а через три года - в Сеуле, Дубае или Боулдере, там, где открываются лучшие возможности для применения наших талантов и способностей. Даже если мы не переезжаем с места на место, кажется, что бульшая часть нашего существования проходит в «облаке», и возвращаясь домой, мы с удивлением понимаем, что знакомое место переменилось до неузнаваемости.

Однако же Дарвин высадил деревья на аллее, твердо веря, что много лет будет наблюдать за их ростом, развивая и совершенствуя свою теорию эволюции. Он арендовал землю у Леббока, предвкушая «удовольствие от прогулок по тенистой аллее и ухода за деревьями и кустарниками». Вдоль аллеи ученый возделал миниатюрный «густо заросший» лесок, упомянутый в конце фундаментального труда «Происхождение видов». Даун-Хаус стал для Дарвина миром, который десятки лет защищал, поддерживал и вдохновлял исследователя.

Все это нам кажется очень странным. Сумеем ли мы создать что-то подобное?

К сожалению, на такое способны очень немногие. Однако мы можем взять на вооружение принципы, лежащие в основе созерцательного и восстановительного дизайна для создания впечатлений и взаимодействий в самых неожиданных, непостоянных местах. Вдобавок мы способны научиться пользоваться средствами для создания привлекательности, отстраненности, диапазона и совместимости.

Исследования Кринке и Каплана объясняют, почему я рассматриваю самолеты как своеобразное созерцательное пространство. В тесноте салона Я сосредоточиваюсь на тех элементах, которые придают пространству восстановительные качества. Я не обращаю внимания ни на мерзкую еду, ни на взвинченных пассажиров, ни на борьбу за место для ручной клади. Салон экономкласса стал моей аллеей.

Основой этого преобразования стали прочные ассоциации между полетом, приключениями и открытиями. В детстве я часто путешествовал с родителями, фактически мы жили на два дома - в Штатах и в Бразилии. У меня остались смутные воспоминания о жизни в Бразилии, но путешествия запомнились навсегда. Ночные поездки на автобусе в Мато Гроссо и Уро Прето, переезды с тропических берегов на центральные равнины, полеты из Рио-де-Жанейро в Буэнос-Айрес и Боготу, виды Амазонки и Анд, открывающиеся под крылом самолета, вспоминаются гораздо легче, чем квартиры, в которых мы жили, или парки, где я гулял в детстве. Воздушные путешествия сохранили для меня восторг и притягательность - привлекательность, по терминологии Каплана, а потому мелкие недостатки (типа задержки рейсов и несъедобной еды) меня не отпугивают.

Я полюбил полеты в 1960-е годы, когда сама идея о доступности международных воздушных путешествий была в новинку. В то время глобальные брэнды и международные торговые сети еще не овладели миром. Регулярное трансатлантическое пассажирское сообщение установили только в 1950-е годы, а беспосадочный перелет из Северной Америки в Южную все еще считался редкостью. Во времена Дарвина бытовало схожее отношение к прогулкам: когда юный Чарльз уходил в поля после смерти матери, умами владела романтическая идея о прогулке как форме самопознания, а за тридцать лет до этогоГилберт Уайт написал свою «Естественную историю», вызвавшую у читателей острый интерес к ботанике и собирательству. Таким образом, в силу культурноисторических ассоциаций я считаю самолеты и аллеи созерцательными пространствами.

Физическая среда самолета обладает всеми характеристиками созерцательного пространства. Отведенное мне место очень мало, перегружено предметами, но упорядочено, и все, что мне нужно, находится в пределах досягаемости - своеобразная походная версия сада камней, доступная пониманию и самодостаточная, небольшая, но бесконечная в смысле предлагаемого ею интеллектуального диапазона.

Бульшую часть времени мое внимание остается в пределах этого крошечного мира. Ночные перелеты - мои любимые: в салоне темно, только мерцают экраны и сияют островки света у кресел моих спутников, которые так же, как и я, сосредоточенно работают или им просто не спится. Да, это не лесная чаща, но смесь света и темноты, тишины и шума помогают мне успокоиться и сосредоточиться.

Даже звуки помогают мне сконцентрировать внимание. Я работаю под музыку, но краем уха слышу шум двигателей. Звукооператоры знают, как усилить низкочастотные шумы, которые ассоциируются у нас с большими пространствами, для того, чтобы помещение казалось больше (так в кино к саундтреку добавляют низкие звуки, когда действие перемещается из небольшого помещения в открытые пространства). Хотя занимаемое мной место в салоне мало, гул моторов, шум ветра, шорохи и потрескивание алюминиевой обивки фюзеляжа в холодном воздухе за бортом создают у меня ощущение простора.

Немаловажно и то, что я отключен от Сети. Это цифровое выражение моей отстраненности - еще одна примета того, что перелет становится паломничеством. Я знаю, что не могу проверить электронную почту или просмотреть новости в Интернете, даже не пытаюсь. Я полностью свободен от зависимости. Цифровые наслаждения и удовольствия находятся вне досягаемости, соблазн исчезает. Еще большее удовлетворение приносит осознание того, что другие не могут связаться со мной.

Я, конечно, рано или поздно вернусь онлайн. Но сейчас этот момент кажется очень далеким. В долгом полете время замедляется и становится растяжимым. Разумеется, нас ожидает посадка, однако краткие ночи и неторопливые рассветы поддерживают во мне радостное ощущение невесомости, словно я - мячик, подброшенный вверх и замерший на пике своего полета, когда ускорение замедляется.

Я одновременно осознаю и приближение сроков сдачи, и освобождение от привычных обязанностей, нахожусь в рабочем режиме, но отдельно от обыденной жизни.

После дней и недель напряженной суеты тело отдыхает, хотя мозг продолжает лихорадочно мыслить. Сменяются часовые пояса. Душа возбуждена сборами и подготовкой к полету, хотя у меня есть возможность (и необходимость) десять часов просидеть спокойно, ощутить медленное течение времени. Эти чередования между суетой и отдыхом, между движением и покоем, физической неподвижностью и мыслительной активностью вызывают состояние, где действие и созерцание не сменяются, как день и ночь, а сливаются воедино.

Для нас перерывы или отдых стали эквивалентом кнопки выключателя: мы либо работаем, либо нет. Деятельные личности считают необходимость «выключения» недостатком человеческой операционной системы. Однако наибольший восстановительный эффект достигается не выключением. Перерывы в созерцательном пространстве не прерывают работы творческого ума, а создают иное, весьма ценное состояние покоя, где разум продолжает творить, но другим, менее направленным способом.

Погружение в это вдумчивое, осознающее состояние требует времени, его нельзя достичь незамедлительно. Например, при медитации телу требуется несколько минут, чтобы расслабиться и успокоиться. Только после этого можно переходить к очищению и успокоению мышления. Приходится учиться и умению создавать созерцательные пространства и состояния, превращать обыденный мир в восстановительную среду. Мне потребовались годы странствий, прежде чем я научился творчески работать в самолете. Тем не менее попробуйте найти время хотя бы для краткого погружения в восстановительную среду, научитесь превращать паузы и перерывы в возможности для разгрузки разума, для перехода к менее активной деятельности, а не для полного отключения.

Больше всего такие изменения ритма заметны в ходе рабочего дня, но они существуют и в более длительные периоды деятельности. Дарвин годами прогуливался по своей аллее, наблюдая за разницей освещения утром и днем, за сменой времен года, за ростом и развитием посаженных деревьев. Многолетняя траектория его творческой мысли в совокупности с движением и созерцанием наглядно демонстрирует, как совмещаются в жизни ученого активная деятельность и время, посвященное размышлениям, путешествия и отдых, новое и привычное, древнее стремление к уединению и современная потребность в общении. В своей жизни Дарвин побывал во многих пространствах, весьма осмотрительно подходил к тому, какие места занимал он сам, а каким местам позволял занять себя. Результаты красноречивы.

Наш словарный запас не позволяет полностью описать восстановление. Понятие «отвлечение» иногда используют в качестве синонима восстановления, но существует огромная разница между прогулкой и просмотром забавных видео на YouTube, обменом эсэмэсками с приятелями и ответами на срочные звонки из офиса. Восстановительная деятельность и восстановительная среда занимают сознание, при этом бессознательный разум работает без целенаправленных усилий, понимая, что никакой спешки или отвлечений не существует.

А если коротких перерывов недостаточно, то можно собрать все гаджеты с экраном, клавиатурой или Wi-Fi (все то, что является источником постоянного отвлечения) и выключить их на целый день. Я не шучу. Можно. И нужно.