НОВОСТИ: Автор: Козловский Евгений

НОВОСТИ: Автор: Козловский Евгений

Разрастание пустоты

Вчера я узнал, что умер Лем, и мне стало как-то… пусто. Я виделся с ним лишь однажды, пять лет назад, и тоже — ранней весной. Специально ездил в Краков от «Компьютерры», чтобы взять у него интервью.

К тому времени мне было уже сильно за пятьдесят, жизнь одарила меня знакомством и общением со многими интересными и некоторыми великими людьми, — а вот поди ж ты: подходя к дому на окраине Кракова, я трясся в мальчишеском треморе. Нервничал сильнее, чем на первом экзамене.

Почему? Черт его знает!.. Неужели только потому, что книжки Лема в ранней юности были для меня так важны и значимы? Что «Сумма технологии», прочтенная тогда, стала чуть ли не основным философским трудом, определившим на всю дальнейшую жизнь мое мировоззрение? Если б я ехал на встречу с Достоевским или с Пушкиным, волновался б, наверное, не меньше, — но с Достоевским и Пушкиным встретиться было уже совершенно невозможно, а с Лемом…

Когда я, поговорив с паном Станиславом часа полтора, записав разговор на пленку и отщелкав полгигабайта фотографий, вышел на улицу, меня пронзила банальная, но показавшаяся странной идея о человеческом невнимании, человеческой несправедливости. «Кто более чем Лем, — подумал я, — достоин Нобелевской премии, во всех отношениях достоин? И как печально, что он скорее всего ее никогда не получит. Не получит потому, что на Западе недостаточно хорошо знакомы с его книгами, а в Штатах, можно сказать, не знакомы вообще. И еще потому, что он был пророком Земли, а ведь известно, что нет пророка в своем отечестве».

Об уровне понимания Лема американцами можно судить по ужасающему фильму Содеберга «Солярис». Если даже гениальный одноименный фильм Тарковского вызывал у пана Станислава такое недоумение непониманием, — что, он подумал, посмотрев фильм американский? Задать этот вопрос Лему я не смог, потому что в тот момент фильма еще не было.

Впрочем, я бы не удивился, если б узнал, что Лем просто отказался его смотреть. Да-да! Потому что от встречи у меня осталось такое вот общее впечатление: пан Станислав последние годы огорченно недоумевает от того, что его почти никто не понимает. Его острый, пронзительный ум, который никогда не мыслил на уровне ниже онтологического, философского, раньше многих осознал тщету технических ухищрений — пусть сколь угодно революционных — на фоне кардинальных, имманентно человеку и человечеству присущих проблем. Он писал об этом, когда еще не взлетел в Космос первый спутник, когда не было и помину Интернета и персональных компьютеров. Он с легкостью, но и с грустью населял свои рассказы, романы и эссе этим бесчувственным «железом будущего», — но его не услышали.

Когда он писал свои последние статьи, к нему относились с легким даже пренебрежением: мол, спятил старик, — а он просто оставался на обычном своем пронзительном уровне постижения мира. На него чуть ли не обижались: как так? человек, предсказавший нынешний мир хайтека, столь скептически к нему относится?! Это — неправильно!!!

И от этого вот непонимания он чувствовал себя — во всяком случае, выглядел — особенно одиноким. С этой своей сгорбленной спиной и яснейшим разумом…

Мертвых у нас любят больше, чем живых, — так что есть надежда, что сегодняшние читатели с бо,льшим вниманием отнесутся к его книгам и статьям, — ему же теперь, увы, все равно…