“Пятидесятицентовая армия”

“Пятидесятицентовая армия”

Константин Рыков и Мария Сергеева спокойно занимаются производством брендированной пропаганды и не скрывают своих отношений с Кремлем, однако некоторые государства используют для этого анонимные – и более творческие – модели. Китайский “спинтернет” разветвленнее российского. Органы власти на местном и региональном уровнях играют важную роль в формировании общественного дискурса в “своих” областях блогосферы. Китайские лояльные правительству интернет-комментаторы известны как умаодан, или “пятидесятицентовая армия”: эти люди якобы получают эквивалент пятидесяти центов за каждый комментарий в поддержку правительства.

Дэвид Бандурски из Гонконгского университета, эксперт по Китаю, внимательно следящий за эволюцией умаодана, утверждает, что миссия “пятидесятицентовиков” заключается в “защите интересов компартии путем освоения быстро растущего китайского сектора интернета и надзора за ним”. Являясь частью гигантской пропагандистской машины, умаодан ввязывается в сетевые дискуссии, направляет их в идеологически приемлемое русло и, по словам Бандурски, “нейтрализует нежелательные настроения, отстаивая партийную точку зрения в чатах и на интернет-форумах”. По мнению Бандурски, численность умаодана составляет около 280 тысяч “бойцов”. Им не только регулярно платят за сотрудничество: различные официальные органы организуют тренинги для совершенствования их риторических навыков.

Китайское правительство не скрывает, что оно дирижирует сетевыми дискуссиями. У Хао – чиновник, ответственный за устранение репутационного ущерба после истории с гибелью заключенного, – признался, что “когда… общественное мнение [в Сети] полностью оказывается на одной стороне, мы действительно разбавляем этот хор другими голосами, чтобы общественность могла вынести собственное независимое суждение”. Иными словами, китайские чиновники не против того, чтобы люди делали собственные умозаключения, но будут старательно манипулировать доказательствами. Ли Сяолинь, начальник отдела пропаганды китайского города Шаогуань, утверждает, что во многом деятельность умаодана направлена не на пропаганду, а на пресечение слухов: “Иногда слухи подобны снежному кому. Они растут на глазах, особенно в интернете. При недостатке общения появляется спрос на слухи. Если же коммуникация налажена, слухам не остается места”.

Сама идея умаодана (гибрид прежних моделей правительственной пропаганды и новых, гибких форм воздействия, которые можно применять за рамками государственного аппарата) отвечает пристрастию китайских лидеров к “руководству общественным мнением”, когда правительство и граждане взаимно дополняют усилия друг друга (правительству, разумеется, отведена в этой паре ведущая роль). Китайские коммунисты-интеллектуалы ясно осознают, что пропагандистская модель должна адаптироваться к эпохе интернета, а некоторые решительно призывают использовать Сеть в идеологических целях более активно. Молодые китайские ученые Хуан Тяньхань и Хуэй Шуган отмечают: “Мы должны… понимать, что существует громадная пропасть между традиционными формами пропаганды и образованием и методами современных СМИ. Это вынуждает нас творчески изменять традиционные формы пропаганды и пользоваться современными высокими технологиями для отладки, обогащения и усовершенствования содержания и внешних форм нашей культуры. Это сделает ее понятней для молодежи и откроет больше возможностей для обучения”.

Язык пропаганды – еще один объект “творческих изменений”. В 2010 году на собрании в Центральной партшколе, где присутствовало девятьсот чиновников и студентов, вице-президент Си Цзинпинь потребовал, чтобы чиновники избегали в своих речах употребления “нездорового” стиля, “пустых слов” и политического арго, поскольку это может пойти в ущерб эффективности.

Рост влияния умаодана на интернет – важный этап постоянного совершенствования китайской пропаганды. Сейчас она характеризуется большей децентрализацией, возросшей зависимостью от частного сектора и радикальной интернационализацией. Анн-Мари Брейди, один из ведущих экспертов по китайской пропаганде, в своей книге 2009 года “Маркетинг для диктатуры: пропаганда и контроль над мыслями в современном Китае” указала на то, что китайские чиновники восприняли научный подход к пропаганде. После событий на площади Тяньаньмэнь они стали уделять больше внимания связям с общественностью, работе со СМИ и социальной психологии. По словам Брейди, после трагедии (которая якобы стала прямым результатом временного снижения оборотов маховика пропаганды и либерализации общественной жизни в 90-е годы) компартия вернулась к прежнему лозунгу: “Держись обеими руками; обе руки должны быть сильны и крепки” (это значит, что источниками политической легитимности должны служить и экономические успехи, и пропаганда).

К счастью для КПК, многие западные интеллектуалы, особенно в первой половине XX века, также видели в пропаганде неотъемлемую деталь механизма современного капиталистического государства. Неудивительно, что работы американских теоретиков пропаганды вроде Гарольда Ласуэлла (характерная цитата: “Мы не должны поддаваться влиянию демократических догм, гласящих, что люди – наилучшие судьи собственных интересов”) и Уолтера Липмана (“общественность следует поставить на место… чтобы каждый из нас мог жить, не слыша топота и рева сбитого с толку стада”) были переведены на китайский и, по данным Брейди, стали достаточно популярны среди китайских государственных пропагандистов.

Иными словами, китайские мастера пропаганды обращаются к Западу и его обширным интеллектуальным ресурсам в собственных, далеких от демократии целях. (Нечто подобное происходит в России, где связанные с Кремлем молодые интеллектуалы часто оставляют в своих блогах гиперссылки на пиратские сетевые издания ключевых западных текстов по экономике, психологии и политологии.) Брейди отмечает, что “перестройка лейбористской партии Великобритании при Блэре стала образцом для реорганизации КПК в 90-х годах”. Питера Мандельсона, сыгравшего ключевую роль в обновлении лейбористской партии, в 2001 году приглашали в Пекин, в Центральную партшколу, чтобы он поделился своими знаниями. Брейди считает, что китайские чиновники, ответственные за пропаганду, последовали примеру политтехнологов Блэра для манипуляции СМИ во время политического кризиса, вызванного эпидемией атипичной пневмонии 2002–2003 годов. Кроме того, китайские официальные лица также наносили визиты левым партиям Германии, чтобы разобраться, как они менялись в последние несколько десятилетий. Учитывая, что большинство пропагандистских приемов, используемых сейчас китайским режимом, заимствованы из западных учебников, не станет сенсацией, если однажды обнаружится, что “бойцы” умаодана вдохновлялись распространенной деловой практикой “астротурфинга”[13]. Это как если бы рекламщики с Мэдисон-авеню открыли филиал в Пекине.

Китайский опыт вдохновил другие правительства (и авторитарные, и демократические) на создание собственных кибербригад. В 2009 году правительство Нигерии решило поставить под ружье более семисот нигерийцев дома и за границей, чтобы создать так называемый Фонд антиблогеров и воспитать новое поколение лояльных правительству сетевых деятелей, которые вели бы онлайн-битвы с оппозиционерами. Взамен лоялисты получали талоны в интернет-кафе и денежное вознаграждение. В том же году передовицы официальных кубинских газет начали зазывать кубинских журналистов в “кибертраншеи”, чтобы защищать завоевания революции в режиме онлайн, открывая блоги, оставляя критические комментарии в антиправительственных блогах и перепечатывая лучшие записи из лоялистских блогов в государственных СМИ. Прежде чем перенять у китайцев тактику кооптирования противников в свои ряды, южнокорейские официальные лица обвиняли правительство КНДР в том, что оно развязывает войну при помощи вымышленных пользователей: якобы северокорейцы сеяли слухи о том, что корвет “Чхонан” не был потоплен их торпедой, как утверждало южнокорейское правительство, и что представленные доказательства были сфабрикованы. В мае 2010 года правящая партия Азербайджана, обеспокоенная тем, что оппозиционеры активно пользовались “Фейсбуком” и “Ю-Тьюбом” для распространения своих материалов, организовала встречу с представителями проправительственных молодежных групп. В итоге было решено предоставить нарождающемуся движению “спинтернетчиков” офис, откуда они смогут вести сетевые сражения с противниками режима.

Уго Чавес, прежде чем присоединился к поклонникам “Твиттера”, объявил об учреждении “Коммуникационной герильи” – сети из семидесяти пяти рекрутов в возрасте от тринадцати до семнадцати лет. Одетых в хаки и с красными банданами на шее юношей и девушек предположительно готовили к “противостоянию империалистическим обращениям” в социальных сетях в интернете, в граффити, в памфлетах и “путем прямого вмешательства”.

Не отстает и Египет. Власти этой страны, обратив внимание на распространявшиеся в 2008 году в “Фейсбуке” антиправительственные призывы, решили приспособить этот сайт для своих нужд (он был слишком популярен, чтобы просто перекрыть к нему доступ). Когда Гамаль Мубарак, сын и возможный преемник президента Хосни Мубарака, начал давать сетевые интервью, в “Фейсбуке” появилось – предположительно стихийно – более полусотни групп, призывавших его выдвинуть свою кандидатуру на пост президента.

Несмотря на свое негативное отношение к интернету после манифестаций 2009 года, иранские власти, кажется, тоже поняли, что им следует быть активнее в киберпространстве. В 2010 году в Иране сторонники жесткой линии организовали собственную социальную сеть “Велаятмадаран” (Velayatmadaran), что отсылает к последователям велаят-факиха, Высшего руководителя Ирана аятоллы Али Хаменеи. Набор опций стандартен для соцсети: пользователи “Валайятмадаран” (к середине 2010 года их было около трех тысяч) могут “френдить” друг друга, публиковать картинки (особенно популярны карикатуры на “Зеленое движение”), видеоролики и гиперссылки на любопытные статьи.

Пользователей этой сети мало что связывает, кроме высокой цели противостояния “злу”, хотя здесь есть возможность для обсуждения более прозаических тем, таких как “Правление велаят-факиха” или “Женщины и семья”. В определенном смысле появление “Велаятмадаран” явилось лишь очередным этапом в долгосрочной государственной стратегии освоения новых медиа. Иран начал готовить новое поколение религиозных блогеров в 2006 году. Тогда в городе Кум, центре религиозного образования страны, появилось Бюро по развитию религиозного блогинга. Его деятельность в основном направлена на женщин. Хотя духовенство с трудом, но смирилось с тем, что существуют женщины-блогеры, им по-прежнему пытаются указывать, о чем говорить. В 2006 году Иран с гордостью принимал Фестиваль коранических блогеров, в рамках которого прошел конкурс, призванный “помочь расширению влияния священного Корана в интернете”.

“Стражи исламской революции” также пытаются покорить киберпространство. В конце 2008 года они пообещали открыть десять тысяч блогов под надзором полувоенной организации “Басидж”, чтобы противодействовать светским блогерам.

Все это может при необходимости пригодиться. Самое замечательное – и почти незамеченное – в твиттер-революции то, что спустя две недели после начала манифестаций в “Твиттере” стало в двести раз больше лоялистских записей, чем перед выборами. И вряд ли это произошло потому, что иранские пользователи “Твиттера” вдруг полюбили Ахмадинежада.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.