Но я же видел это в “спинтернете”!
Но я же видел это в “спинтернете”!
Изменение отношения Уго Чавеса к “Твиттеру” – от идейного неприятия до всемерного одобрения – типичная реакция авторитарного лидера на интернет. Сначала авторитарные лидеры считают Всемирную паутину обычным поветрием. К их разочарованию, это оказывается не так. Хуже того, рано или поздно на интернет обращает внимание оппозиция, пользующаяся им в основном для того, чтобы обойти правительственный контроль над СМИ. Тогда авторитарные правительства начинают экспериментировать с цензурой. Многое зависит от политической ситуации. Кое-где цензура интернета допустима, поскольку правительство уже контролирует другие СМИ. Там же, где открытая цензура невозможна, правительства предпочитают расправляться с неподконтрольными СМИ непрямыми методами. Спектр возможностей обычно широк: от налоговых проверок до запугивания журналистов. Когда цензура в интернете оказывается непрактичной, политически неудобной или чересчур дорогой, правительства начинают экспериментировать с пропагандой, а в крайних случаях прибегают к тотальной слежке.
Режим Уго Чавеса всегда предпочитал мягкие средства вмешательства и контроля, избегая жестких методов, применяемых, например, правительствами Китая и Ирана. Тем не менее в 2007 году Чавес отказался пролонгировать лицензию популярного и критически настроенного телеканала “Глобовисьон”, фактически вынудив его перейти от эфирного вещания к кабельному. В 2009 году венесуэльский министр массовых коммуникаций закрыл более шестидесяти радиостанций, объявив, что у них якобы нет необходимых лицензий, и пообещал передать освободившиеся частоты общественным медиа. Когда же дело дошло до “Твиттера”, у которого правительство не могло отозвать лицензию, Чавесу пришлось выбирать не между цензурой и свободой слова, а между тем, чтобы игнорировать “Твиттер”, рискуя потерять контроль над сетевыми дискуссиями, и попыткой “инфицировать” эти дискуссии собственной идеологией.
Это был неожиданный поворот. На заре интернета многие предсказывали, что он очистит мир от государственной пропаганды. Фрэнсис Кернкросс в своем бестселлере “Исчезновение расстояний” (1997) – центральном тексте киберутопического канона – предсказала, что, “способные знакомиться с различными мнениями в интернете или на тысячах теле– и радиоканалов… люди станут менее восприимчивыми к пропаганде”. Это пророчество не сбылось: правительства научились манипулировать сетевыми дискуссиями, чуть изменив технологию производства и упаковки пропаганды, так что некоторые из лежалых лозунгов приобрели новую аудиторию. Трудно было предположить, что ксенофобские и антиамериканские заявления будут звучать убедительнее из уст острых на язык и предположительно независимых блогеров.
Однако возникает вопрос: почему официальная пропаганда (особенно основанная на лжи и искажении фактов) оказывается действенной в эпоху, когда любой желающий может найти в интернете достаточно сведений, опровергающих официальную точку зрения? Пропаганда срабатывает по тем же таинственным причинам, в силу которых внимание многих американцев привлекают миф об отсутствии у Барака Обамы свидетельства о рождении и выдумки о событиях 11 сентября 2001 года. Доступности информации, доказывающей обратное, недостаточно, поскольку пропаганда не всегда основана на критическом отношении к фактам. Вдобавок определенное структурное состояние общественной жизни при авторитарном режиме может делать насаждаемые правительством мифы устойчивее. Барбара Геддес, выдающийся политолог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, изучавшая источники народной поддержки авторитарных правительств, выяснила, какая из групп населения восприимчивее к пропаганде: обычно та, которую можно наилучшим образом описать как средний класс. Это те, кто получил некое базовое образование и зарабатывает себе на жизнь, то есть люди, которые не являются ни бедными и невежественными, ни богатыми и высокообразованными. (Две последние группы, установила Геддес, менее восприимчивы к пропаганде, чем средний класс: первые не понимают, чего хочет правительство, вторые, напротив, понимают это слишком хорошо.)
Пропаганда в больших дозах не обязательно настораживает людей, они не отдают себе отчета, что им промывают мозги, не говоря уже о том, чтобы читать между строк.
Общепринятый взгляд на эффективность пропаганды в авторитарных государствах лучше всех выразил Итиэль де Сола Пул, предположивший, что “когда режим ежедневно скармливает людям пропаганду в больших дозах, люди перестают прислушиваться”. Геддес возражает: “Чтобы контроль правительства над информационными потоками всерьез обернулся против него самого, население должно быть необычайно образованным”. Сама по себе доступность информации не снижает уровень общественной поддержки авторитарного правительства и не гарантирует критического отношения к СМИ. Предоставление населению широкого доступа в интернет не делает людей сознательнее, а судя по недавней всемирной истерии по поводу того, оглупляет ли нас интернет, многие и вовсе уверены в обратном.
Стоит ли тогда удивляться, что авторитарные режимы, начиная с России и Китая и заканчивая Ираном и Азербайджаном, стремятся превратить интернет в “спинтернет” (Сеть, где мало цензуры, зато много манипуляций и пропаганды), который поддерживает их идеологическое доминирование? В эпоху новых медиа, для которой характерны фрагментация общественного дискурса и децентрализация контроля, жизнь многочисленных чиновников, ответственных за пропаганду в авторитарных странах, стала существенно легче.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.