Василий Щепетнёв: Метаинфляция Василий Щепетнев

Василий Щепетнёв: Метаинфляция

Василий Щепетнев

ОпубликованоВасилий Щепетнев

Метаинфляция есть инфляция всего (включая то, о чем мы в настоящее время не имеем понятия), протекающая везде.

Это определение я услышал от знакомого экономиста любителя. Говорит, что дошел собственным умом. Верю. Пусть оно покамест миру неизвестно, но дайте срок, и его высекут на гранитной плите на Красной Площади, на лужайке у Белого Дома, где-нибудь в Давосе. Определение высекут, а не экономиста — надеюсь. Хотя, конечно, никто не знает своей судьбы.

Сам Ленин, давая в своих брошюрах определения то классам, то материи, то революционной ситуации, тоже не знал, что их, определения, станут заучивать студенты и технических, и естественных, и гуманитарных вузов, а также военных училищ и академий. Знал бы, постарался б сделать их изысканными с одной стороны и чеканными с другой. Но что вырвалось из-под пера, то и вырвалось. Ничего, помним — «верхи не могут, а низы не хотят».

Метаинфляция будет направлять течение двадцать первого века, как она направляла течение века двадцатого, во всяком случае, его последней трети. Инфляция в технике: сегодня одна лошадиная сила в автомобиле или тракторе выполняет заметно меньшую работу, нежели восемьдесят лет назад — и в пассажиро-километрах, и в центнерах с гектара. Инфляция звания: полковник милиции двадцать первого века принимает у новичка-обывателя экзамен (практику) на водительские права — дело сержанта двадцатого века. Или популяция вообще: за последние сто лет население выросло — или вздулось (лат. Inflatio — вздутие) более чем втрое, при этом…

Нет, не буду пока о населении. Айтишная направленность издания подразумевает, что авторы будут писать про Ай и про Ти. Так вот, инфляция в области информации впечатляет много больше, чем в любой иной области бытия.

Девятнадцатый и, отчасти, двадцатый век держали информационную инфляцию в узде. На одну мыслящую голову информации производилось в самый раз, порой даже чувствовался дефицит. Собственные научные исследования запечатывались грифом «совершенно секретно», любое неосторожное слово могло стоить невоздержанному на язык человеку свободы, а то и жизни — вспомним «дело о круцине», лекарстве против рака.

Добывать чужие секреты посылались особо подготовленные люди, тоже рисковавшие свободой и самой жизнью. Даже несекретные труды публиковались с задержкой, порой достаточной, чтобы утерять и новизну, и приоритет. Но если взять годовую подшивку журналов начала двадцатого века по той или иной дисциплине, то видно — ученым было что сказать, статьи писали «от души».

Сегодня значительная часть публикаций в научных журналах появляется только потому, что для защиты кандидатской или докторской диссертации положено иметь столько-то печатных работ. А что внутри? Да что угодно, хоть полная нелепица вроде пресловутого «Корчевателя», программно сгенерированного наукообразного текста. Впрочем, чаще статья — это капля смысла, раздутая до размеров хорошего пузыря. Судить могу только по доступным моему пониманию работам по дерматовенерологии. Не исключаю, что в экономике все иначе: что ни текст, то огурчик.

Да что научные труды... Газеты были тоненькими, в четыре, много в шесть полос, и прочитывались от первой строки до последней. Авторитет печатного слова до недавних пор был весьма велик, как и авторитет самих газет: попасть под критику «Правды» порой было хуже, чем попасть под лошадь.

Сегодня же хоть фотографии с места преступления помести на первой полосе — никому дела нет, вернее, дело закроют или объявят, что это и не преступление вовсе — дубиной поперек лица, — а исполнение служебных обязанностей.

А художественная литература... Найденным образом дорожили и старались без крайней нужды его не тиражировать. Написал Алексей Толстой «Гиперболоид инженера Гарина» — и все, точка. В наши дни непременно вслед были бы написаны «Возвращение Гарина», «Месть Гарина», «Тайна Роллинга», «Гарин против марсиан», «Гнев Шельги» и еще томов сорок-пятьдесят — и читателю хорошо, и автору выгодно, и писатели-призраки на молочишко получат.

А сколько возможностей таит «Аэлита»! Но нет, не надувал Толстой плотные, цельные вещи, это ему и в голову не приходило (перечитываю переписку Толстого: сколько мифов о последнем классике возникло по невежеству, недоразумению, зависти).

Или вот деньги... Да-да, деньги сегодня — не более чем информация, размещенная на металле, бумаге, магнитном или ином носителе. Кроме информации за бумажкой с изображением города Красноярска ничего нет. Да и информации — кот наплакал, цена ей куда меньше, чем запечатленной на пражском гроше четырнадцатого века. И грош Алексея Михайловича был более информативен нынешнего червонца.

Но оставим презренную информацию (это я о деньгах, подумать только, некогда их — презирали!). Метаинфляция — не случайность, она является основным законом природы. Вселенная-то расширяется!

И потому поручение экономистам остановить инфляцию столь же выполнимо, сколь и поручение астрономам остановить разбегание галактик.

К оглавлению